— Да, конечно…
Настя всегда была милой исполнительной девочкой, и я всегда был рад пообщаться с ней. Несмотря на галдеж второклашек, мы отошли к подоконнику под лестницей. Удобное месть для разговора, если не считать вида бегущих по лестнице ботинок и туфель.
— Леша… У меня к тебе просьба… Ты не мог бы поговорить с Ирой Аметистовой о Мише? — начала она без предисловия. Что же, тем лучше — всегда уважал простоту.
— А что именно? — спросил я, хотя, наверное, зря: ответ мне и так был известен.
— За что она так к нему придирается? Миша ничего такого не сделал. — Настя внешне могла показаться мягкой, но в ее глазах, когда она просила, мелькало что-то требовательное.
— Просто не доверяет, — пожал я плечами.
— Но ведь Мишка хороший! Ему очень тяжело, что Ира настраивает против него всех.
Я улыбнулся. Наверное, где-то в глубине души я даже позавидовал Мишке. Все-таки здорово, что у него есть такой друг, готовый всегда заступился за него. Интересно, ценит ли Мишка это?
— А почему именно я? — спросил я, сделав дырочку в замерзшем окне.
— Ты один авторитет для Иры, — Настя говорила спокойно, но я знал, что она не отступит.
— Я для Аметистовой? — мои брови подпрыгнули вверх.
— Конечно, она только тебя послушает. Вот как она за тобой о политике повторяет!
— Ну это только о политике… Но попробую! — кивнул я. Мишку правда было немного жалко.
— Вот спасибо, — заулыбалась Настя.
— А у меня к тебе тоже дело! Можно я встречусь с твоим отцом? — не знаю, что на меня нашло, но я вдруг понял, что это мой шанс.
— Почему бы и нет? — мягко сказала Настя, пожав плечами. — Приходи, конечно. Отец тебя, кстати, помнит по той поездке в Крым.
Идя по лестнице на урок математики, я думал о том, как выполнить поручение Насти. Аметистова требовала особого подхода: говорить ей «не подходи к Мишке» — гиблое дело. Ирку надо было чем-то подкупить. Хорошо, что она сидела рядом со мной и Незнамом…
Математика, как я и предполагал, оказалась неинтересной. Нас посадили писать самостоятельную работу. Задача оказалась с хитринкой: улитка ползла по десятиметровой стене, ежедневно поднимаясь на три метра и сползая на два. Значит, в сутки метр. Я сразу нарисовал себе картинку этой стены, по которой поднималась улитка. Я сам едва сдерживал смех, представляя, как та улитка с довольной улыбкой то ползет вверх, то во сне сползает вниз. Так, с семью днями просто, а вот дальше… Улитка по логике должна была заползти на вершину стены. Зачем ей, глупой, сползать с вершины?
— Леша… — прошептала Ирка, повернувшись ко мне. — У тебя что получилось?
— Восемь, — ответил я. Кажется, удача сама шла мне сегодня в руки.
— А почему восемь? — когда Ира что-то не понимала, ее большие глаза становились из зеленых темно-синими.
— А зачем ей сползать на восьмой день? Она уже на вершине, — показал я ей своей рисунок, а сам посмотрел вверх. Над доской были нарисованы веселые грибы, которые складывались в цифры от одного до десяти.
Ирка прыснула.
— Это что, стена?
— Ну да… Стена! Ты имеешь что-то против? — удивился я. Лера, тем временем, выручала бедолагу Иванова с помощью бумажного голубя.
— Это курятник какой-то! — фыркнула Аметистова. — Да и то: все куры убегут. — Конечно, учитывая, насколько красиво она сама рисовала, мне оставалось только вздыхать.
— Ладно… — прошептал я. — Слушай, ты читала Беляева «Властелин мира»?
— Нет… А про что там? — спросила с интересом Ирка. Бедный Незнам, не выдержав, заткнул уши от нашей болтовни.
— Представляешь, там фантастика, но приход Гитлера к власти точно предсказан еще шесть лет назад. Хочешь дам почитать? — подмигнул я.
— Ага… — прошептал Ира. В ее белокурой головке, похоже, уже созрел план, как блеснуть на домашнем чтении.
— Аметистова! Суховский! А ну-ка хватит болтать! — нашу математичку все же достал треп. — К себе каждый смотрим и пишем!
— Может, у них любовь-морковь… — раздался насмешливый голос Вики. Добрая половина класса грохнула.
— Алексей и Ирина: как звучит! — прошептала она довольно громко Солнцеву и Петухову. Ленка тоже звонко засмеялась.
— Я ей устрою… — покраснела Ира. Как раз прозвенел звонок, и мы стали сдавать работы.
— Лучше Гришкову прорабатывай: она куда вреднее, чем Мишка, — сказал я, засовывая учебник в портфель. Незнам как-то чуть обиженно покосился на меня: ему, похоже, было не очень приятно, что я теперь общаюсь не с ним, а с Аметистовой.
Ирка быстро посмотрела на меня, а затем тихо сказала.
— Нельзя. У него не только сестра, но и родители не совсем наши. Мать недавно с работы прогнали за антипартийные взгляды. Да и отцом, — прошептала она, — там, — подняла она тонкий длинный пальчик, — недовольны. Только это секрет, тсс!
Так я впервые узнал, что родители Миши участвовали в какой-то оппозиции. Хотя в какой именно, я понятия не имел.
Ира, как я узнал позднее, оказалась совершенно права. Все началось с Четырнадцатого съезда, делегатом которого был и Александр Васильевич Иванов — высокопоставленный чиновник ВЦСПС. Против Сталина там выступила «Новая оппозиция», которую одно время поддерживала даже бывшая жена Ленина — Крупская. Одним из участников оппозиции был нарком финансов Григорий Сокольников. Он пошел дальше своих товарищей и открыто усомнился в необходимости сохранять пост генерального секретаря, который занимал Сталин. Александр Иванов на съезде поддержал его выступление, что, естественно, наверху не забыли. На Томского, с которым он дружил, стали открыто давить с просьбой избавиться от чересчур строптивого сотрудника.
Выручил Мишкиного отца Сокольников, который тоже не забыл его поддержки. В двадцать восьмом году он по линии своего «Нефтесиндиката» добился назначения Иванова в советское торгпредство в Лондоне. Через год сам Сокольников стал полпредом в Великобритании, и для Ивановых наступили золотые времена. Однако Мишкин отец, по слухам, стал говорить о наших отношениях с Великобританией что-то, отличавшееся от официальной линии. Его отозвали и назначили директором какого-то ленинградского предприятия, имевшего связи за границей. А в прошлом году отозвали и самого Сокольникова, впрочем с хорошим повышением: заместителем наркома иностранных дел. Интересно, что Мишкиного отца он больше в свой аппарат не звал: то ли не поладили в Лондоне, то ли ему надоел такой проблемный сотрудник.
В субботу за завтраком я рассказал маме о разговоре с Иркой. Выслушав меня, она кивнула и, подлив мне варение, сказала:
— Иванова я помню. Он всегда был человеком Сокольникова.
— Полпреда в Англии? — удивился я, посмотрев на нашу белую колонку со счетчиком. У нас была своя колонка, что в мои времена было редкостью: чаще всего народ нагревал на плите воду в большом ведре.
— Это сейчас он полпред. А раньше занимал пост наркома финансов.
— Давно? — спросил я, отпивая кофе с молоком. Горячий все-таки!
— Когда ты был маленький. Ты, главное, не лезь в это дело: там, — показала она вверх, — говорят, недовольны Сокольниковым.
Вот оно как получается… А я-то еще хотел помогать Мишке! Я посмотрел на наши синие кухонные шторы: они доходили до подоконника, закрывая оконный эркер. Теперь понятно, почему Мишка ходит мрачный и мало с кем говорит в классе: видимо, есть, что скрывать. Я вспомнил, как Ирка говорила Насте про его сестру: «Ты откуда знаешь, было там что-то еще или нет?» А Ирка знает — даром, что ее отец правая рука самого Кирова.
Перед отходом к Насте я заглянул в кабинет отца. Посмотрев на этажерку, я впервые обратил внимание на тот факт, что иностранные книги и журналы были на немецком языке. Не на английском, французском или итальянском, а именно на немецком… Значит, он работал с немцами… Был ли отец в Берлине? Мама говорит, что вроде бы нет, но это «вроде бы» меня смущало. Допустим, что был и часы от немцев. Хотя нет, все равно не сходится: почему дело его жизни — часы каких-то немецких дворян?
После обеда я выскочил на улицу. Невский искрился клоня зимним солнцем. Редкие машины выбрасывали снежную мякоть из-под колес. Трамваи на площади Восстания стояли на кольце: вожатые чистили обледенелые рельсы. Майоровы жили в высоком доме близко к Московскому вокзалу. Быстро нырнув в подъезд, я зашел в открытый лифт, и сразу поплыл мимо лестничных пролетов, согреваясь на ходу.