— Товарищ Щебинин, — заговорил Якир, — я знаю, что вы превосходно окончили академию, имеете командирский опыт. Скажите, что вы думаете о будущей войне?
Щебинин шевельнул плечами, не сумел скрыть своего удивления.
— Понимаю, — упредил Якир. — Одной фразой на такой вопрос не ответить, тем более что вопрос поставлен общо.
— Конечно, — растерянно усмехнулся Щебининю — Этот вопрос, как и ответ на него, состоит из многих слагаемых.
— Меня вот что интересует: вы можете предполагать, что в случае войны нам придется вести боевые действия не только на территории врага, но, возможно, и на нашей территории?
— Безусловно, — с убежденностью ответил Щебинин. — При нынешней маневренности войск можно создавать перевес сил на самых неожиданных направлениях.
Якир вздохнул и встал из-за стола.
— Сейчас наш генштаб в восторге от Триандафиллова с его «глубокой операцией». Идя взломать фронт противника на узком направлении за счёт скоординированного удара всех родов войск и выйти на оперативный простор. Глубина — двести пятьдесят километров… Красивая формула, я не спорю. Только наш дорогой Владимир Кириакович не учитывает, что не всегда жизнь равна математике. Тысячи обстоятельств могут помешать нашим планам.
— Книга Триандафиллова уже переводят на немецкий и французский, хотя только вышла, — улыбнулся Щебинин.
— Верно. Владимир Кириакович в самом деле талант оперативного искусства. Но весь свой талант он бросил на разработку наступательной операции. А как же оборона? — Нахмурился Якир. — Есть ли гарантия, что нам придётся проводить только глубокую операцию?
—’Глубокая операция Триандафиллова направлена против Малой Антанты, — сказал осторожно Щебинин.
— Знаю, знаю, — вдруг бодро заговорил Якир. — Триандафиллов в двадцатом был под Перекопом. Вот и страдает, что не на войне с Польшей. Вот и мечтает: «Уж я бы вас, паны проклятые!» Только если паны будут не одни, тогда как? — резко спросил Якир. — Глубокая операция основана на идее разгрома Польшм и Румынии до вмешательства французов.
— Нейтралитет немцев как-будто гарантирован, — пожал плечами Щебинин.
— Именно как-будто, — нахмурился Якир. — Наши дипломаты уже год обшаривают Штреземана на просто так…
Щебинин нахмурился. Слишком хорошо он помнил, что его друг Валериан Суховский сейчас в Берлине. А ещё доверяет Ленке, хоть и дипломат. Зачем доверяешь бывшей? С чего ты взял, что Ленка тебя не предаст? Нет, уверен в ней чуть ли не больше, чем в жене. А ведь берлинские переговоры со Штреземаном ключевые для нашего военного планирования!
— Но я сейчас опасаюсь другого, — вздохнул Якир. — Наши конники, — качнул он головой в сторону двери, словно намекал гостю о чем идёт речь, — могут только схватить идею глубокой операции без материальной базы. С танками знаете ситуацию?
— Через год пустим первые.
— И договариваемся с американцами, чтобы закупить танки «Кристи», — вздохнул Якир. — Лицензию на их производство. А скажи, что нужна полная механизация, так тебе в ответ: «Но как можно заменить коня машиной?»
— А почему именно американские? — удивился Павел Сергеевич. — Чем нам так они по душе? Не помню, где американские танки себя зарекомендовали, — махнул он головой.
— Нигде. Но продают, — развёл руками Якир. — А я вот думаю: в будущей войне для обороны нам будет необходимо развивать партизанское движение? Хотите им заняться?
— Честно, не совсем моя тема, — закурил Щебинин. — Могу перестроиться…
— Попробуте, попробуйте, — с оттенком скепсиса сказал Якир. — Вакансия для вас в штабе округа у меня только через месяц появится…
Поработать с Якиром толком не удалось. Не успел Щебинин засесть за книги о партизанской войне, как на него пришёл вызов от Блюхера и Примакова на Дальний Восток, помогать Гоминьдану в его Северном походе. Щебинин помчался на вокзал с радостью: Восток он знал и любил, провел боевую юность в Забайкалье и Приамурье. Туда его перебросили сразу с Перекопа, где он и подружился с Севой Майоровым.
Щебинин завидовал друзьям белой завистью: Сева Майоров женат, у Виталия Примакова уже вторая жена. А он к сорока так и не нашёл своего счастья — остался холостым. Были попытки завести романы, да как-то не задавалось: и сам весь в работе, и на работе кругом одни мужчины, а женщин свободных почти нет. Все откладывал на потом, утешал себя, что любовь ещё впереди, да так той любви и не дождался. В тридцать пять махнул рукой: живи, мол, как живётся. Но все равно, слушать рассказы Севы о счастливой семейной жизни всегда было: нет, не грустно, но словно маленькая иголка колола сердце. Мол, я-то никогда этого не узнаю. Восток — Востоком, а женской заботы Павел Сергеевич не знал никогда: стирать и гладить вещи отдавал дворничихе за неплохую плату, а завтракал дома всегда стоя — торопился.
Это только кажется, что семью завести — раз плюнуть. Это в юности. А как перевалило за тридцать, так начинаешь понимать, как это трудно. На работе весь день. Компаний нет — почти все товарищи женаты и проводят время семьями. Свободных женщин тоже почти нет: кто замужем, кто в разводе, но надеется на примирение с бывшим, кто ждёт развода любимого. И ты никак не вписываешься в эту систему отношений. Да и будет ли тебе место в этой чужой жизненной системе? Одно дело влюбиться в двадцать лет, где все с белого листа, другое дело в тридцать пять, где все не просто. Любовь любовью, а любая мать выберет ребёнка и семью, а не любимого мужчину. Или начинаешь встречаться с женщиной, и вдруг понимаешь, что ты для нее лишь запасной вариант — надеется она втайне сойтись с бывшим любимым. Найти свободную? Да ведь ещё ее надо найти, ту свободную женщину! Не выдешь же на Арбат с плакатом: «Ищу жену!» Павел Сергеевич сам улыбнулся при этой мысли.
Сейчас, думая о будущей войне, Щебинин снова мысленно возвращался к давнему разговору с Якиром. В конце концов, что он тогда не догадался обобщить опыт забайкальских и дальневосточных партизан? Уж он бал знаком Павлу Сергеевичу, как никакой другой. Хотя все же опыт на Дальнем Востоке не очень сгодится для Европы, особенно Киевского округа. В Забайкалье японцы уже стояли, когда поднялись красные партизаны. В Киевском пришлось бы строить базы для партизан на границе, что требует иной тактики. И даже китайцы нам тут не в помощь…
Павел Сергеевич посмотрел в окно и поморщился: по Арбату приезжал похоронный катафалк. После Японии наши похороны с гробами, венками и плачем касались ему дикостью. То ли дело смерть в Стране Восходящего Солнца! Привозят из больницы в специальный зал, затем все желают тебе доброго пути, тело отправляют в печь крематория. Ни рыданий у могил, ни поцелуев трупа — благородная маленькая урна с прахом. Вот бы советская власть ввела такой же чудесный обычай… Как-будто ты все же победил смерть: на земля забрала тебя, а все равно твоя урна в стене, над ней, и ты смотришь на землю как бы сверху.
А вот японский опыт был бы ой как нужен Красной Армии! Японцы медленны в наступлении, но прекрасны в обороне. Именно японцы изобрели сплошной фронт — оборону линии в сто пятьдесят километров с помощью непрерывных траншей. Мы ведь только Цусиму помним, а там немало уроков и кроме Цусимы было. Сколько бы царская армия не штурмовала их позици на реке Шахэ, но прорвать оперативную глубину японской обороны так и не сумела. Взяли Путиловскую сопку, да так, что ослабили части для наступления. Вот бы и нам разработать формулу не только глубокой операции, но и глубокой обороны. Павел Сергеевич все хотел написать статью об этом в «Военную мысль», да сейчас ведь могут и не пропустить…
С Майоровым, как обычно, встретились возле «Военторга». Зима выдалась теплой, и снег таял под ногами, смешиваясь с водянистым дождем. Всеволод Эмильевич обнял друга, а затем сразу заговорил: