Он еще какое-то время помолчал.
– Жизнь так бывает повернется, что и Приме рад и конуре при храме и … – сторож с ненавистью посмотрел на тлеющий окурок и затянулся. – Надеялся может у тебя нормальные сигареты есть, а то тошнит уже от бабкиной этой благотворительности. Помру скоро от этой гадости как ее дедка.
Пока он говорил у меня в голове вертелись образы: сначала лицо моей начальницы – этот образ я с сожалением отложил до другого раза, потом я вспомнил, как одевался для похода в магазин, как выбирал куртку… Стоп! Куртка была старая, с тех времен, когда я еще курил, и в кармане должна была лежать… Вернее, могла лежать пачка Винстон. Я опускал руку в карман куртки так медленно, что мой собеседник это заметил и застыл на какое-то время, ожидая что я такое достану теперь из кармана. И выражение лица его менялась: от настороженности к испугу и от решимости бороться за свою жизнь к радости обретения. Или это сначала у меня на лице нарисовалось радостное выражение, а он только подхватил мое настроение.
– Воооот! – затянул он протяжно протягивая одну руку ко мне, а второй прикидывая как бы удачнее выбросить окурок Примы за ограду, но потом передумал и вышел за калитку сам. Так ему было удобнее взять у меня предложенный Винстон. – Это другое дело. А то перхаю уже от этой дряни. Курения святые отцы не одобряют , особенно протоиерей Александр, и средств мне на курево не выделяют. А стрельнуть и не у кого, да и не поощряется это – грех. И курить грех, и стрелять грех, а одаривать сигареткой есть не токмо грех, но введение во грех, что грех вдвойне. Все мы грешные, все мы из праха вышли в прах вернёмся: “Земля еси и в землю отыдеши” – он принял сигаретку прикурил ее от тлеющего окурка и с наслаждением кинул Приму на землю.
– В землю мы вернемся, – повторил он, как-то печально. И напутствовал окурок. – И ты заройся в землю, в пыль уйди чтобы отцам на глаза не попадаться, прах их побери толстомясых. Все мы в прах уйдём, всех нас пыль сожрет, всех укроет.
Ох, как меня эти слова про пыль зацепили. Ох как интересен мне стал этот старый церковный сторож.
Глава седьмая
Мы сидели в маленькой бытовке, которую мой новый знакомый ласково называл сторожкой, показывая тем самым, что в ней он и по праву, и на своём месте, и ждали пока на маленькой электрической плитке задрожит от кипения железная кружка, воду из которой сторож разольёт по граненным стаканам в которых уже скучает черная заварка.
– Я это вот как понимаю, – рассуждал сторож, не отводя взгляда от кружки. – Всем нам в землю положено и всех нас к земле тянет, но и земля в свою очередь нас ждёт и к нам же тяготеет. Земля подняться не может, поскольку земля есть твердь, но ветер, когда дует, может поднять более легкую субстанцию – пыль.
Я только теперь смог разглядеть его, как следует: аккуратно выбритый, почти без седины, а напротив с рыженцой, похожий на вотяка, трудноопределимого возраста дедок.
– То есть это не твердь, не земля ещё, – уточнил он. – Но уже прах.
– А тянется прах к человеку почему?
– Как почему? Потому что ветер.
Дальше разговор мог совсем утратить внятные очертания, и я решил откатить немного назад.
– А как ты за подкладкой оказался?
Он меня не понял и я уточнил.
– Ну, там, где все из пыли?
– Оказался… – протянул он насмешливо. – Чего мне-то в ней оказываться – она сама за мной пришла.
Сторож разлил кипяток по стаканам и выключил плитку. Всё он делал не торопясь, через паузу и каждое движение отмечал покряхтыванием или причмокиванием.
– Я тогда по строительной части трудился, тут неподалёку. Я и каменщик, и плиточник, но тогда пришлось по электрической части заниматься: стены долбить, провода тянуть, – он помолчал. – Но больше на подхвате. А бригадиром у нас был один паренек, из местных.
Он помолчал.
– Так вот чужой он был на стройке. Так-то парень хороший, но много не понимал. Отсюда недоразумения и даже конфликты.
– В каком смысле чужой? – спросил я аккуратно, для затравки.
– Не его это работа. Ему бы в офисе или в рекламе, а не на стройке. Парень-то неплохой, даже хороший, но какой-то… Патлатый, одним словом. Нда…