Он ведь не серьезно, правда? Мою грудь сдавливает от волнения, пока его слова проходят сквозь меня.
— Вы пытаетесь убедить меня остаться?
Он указывает на себя.
— Я? — уголок его рта кривится в усмешке. — Солнышко, я буду использовать все, что имеется в моем арсенале, чтобы заставить тебя остаться. Мою угрюмую физиономию, мой сексуальный голос. Ну, может, за исключением этого обалденного тела, — он смеется в полную силу. — Но главное, что ты уловила суть.
Он прикладывает бинт к ране и начинает перевязывать им мою шею.
— Плюс ко всему, такой крошке, как ты, не безопасно на улице. Не безопасно одной. Здесь у тебя есть шанс. Хороший шанс. У тебя есть несколько друзей. Лили. И у тебя есть несколько офигенных беспокоящихся о тебе жеребцов. Я. Дозер. А, может, и куда больше. Но ты уходишь и никогда не узнаешь точное их количество.
— Мав ненавидит меня, Гриз. Он ищет любой повод, чтобы обвинить меня. Он следит за каждым моим шагом. Он переворачивает все так, что каждое мое действие кажется ему чем-то ужасным. А я ведь ни черта плохого ему не сделала. Я знаю, что похожа на его суку бывшую, но разве он не может увидеть своими собственными глазами, что мы совершенно разные?
— Во-первых, я рад за тебя. Кажется, это первый раз, когда я слышу, как ты ругаешься. Значит, это место и эти люди влияют на тебя, — он подмигивает мне. — А во-вторых, он не следит за тобой все время, выискивая в твоих действиях что-то неправильное. Мав просто не может оторвать от тебя глаз, и не нужно быть гением, чтобы понять — почему. Последнее, что я тебе скажу, дорогая, ты, может, и похожа на нее, но любой, у кого есть глаза, видит, что у тебя с ней нет ничего общего. Она была слабой и умела ловко манипулировать людьми. Она высосала из него каждую унцию счастья, которая в нем была. Она брала и брала, как гребаная пиявка, ничего не отдавая взамен.
— Всё, что ты делаешь, — это отдаешь, Тыковка. Рано или поздно он увидит, какая ты на самом деле, увидит настоящую тебя.
Он наклоняет голову, разглядывая мою шею.
— Я не лечил чужие раны с тех пор, как служил в морской пехоте, но даже с моими неуклюжими пальцами и двумя левыми большими пальцами до завтра ты доживешь. И все же сделай старику одолжение. Не уходи на ночь глядя с кровоточащей раной и без малейшего представления о том, куда податься. Я не усну, если ты уйдешь. Ты поспишь здесь, а завтра мы поговорим. Я попрошу Дока приехать, он осмотрит тебя и наложит швы. Затем ты сможешь решить, что делать. Если захочешь уйти, я отвезу тебя куда только пожелаешь.
Он встает и идет в ванную. Я слышу, как шумит вода. Он возвращается через минуту, вытирая руки о маленькое полотенце.
Поспать здесь. Встретиться с врачом, а затем уйти.
Мой голос дрожит, когда я спрашиваю:
— Что будет с Литой?
Гриз смотрит на меня сверху вниз.
— Не беспокойся о ней. Беспокойся о себе. Почему бы тебе не привести себя в порядок, пока я схожу вниз и принесу тебе тайленол?
Я делаю все возможное, чтобы привести себя в порядок за время его отсутствия. Смачиваю ткань и стираю кровь с моей кожи так тщательно, как только могу. Я промываю несколько прядей волос под водой, а затем насухо вытираю их полотенцем. После этого я переодеваюсь в другую пижаму. Ту, в которой я не буду выглядеть как жертва техасского убийцы бензопилой.
Простыни запачканы кровью, так что я складываю их в дальнем углу. Я захожу в комнату и сажусь, прислоняясь к спинке кровати и потянув одеяло на себя. Гриз возвращается и протягивает мне две таблетки тайленола и стакан воды. Он садится на край кровати. После того, как я заглатываю таблетки, он одаривает меня тёплой улыбкой и гладит по руке.
Такой по-отцовски заботливый жест.
Неожиданно мне в голову закрадывается мысль, что я могу смотреть на моего отца и не знать об этом. Он подходит по возрасту. Мы оба рыжие, и у него зелёные глаза.
— Гриз? Как ваше настоящее имя?
В течение минуты он задумчиво меня рассматривает. В его глазах вспыхивает понимание.
— Мик. Мик О’Брайен.
Я знала, что это был выстрел наугад, но все-таки надежда в моей груди сдувается как шарик, и меня охватывает грусть.
Он хмурится.
— Ты знаешь его имя? — спрашивает он, как будто знает, почему я задала этот вопрос. Я киваю. Мы оба на мгновение затихаем.
— Как тебя зовут, милая?
Могу ли я довериться ему? Моё нутро и моё сердце говорят мне «да».
— Мои близкие зовут меня Эм.
— Эмма?
— Эмбер.
На его лице медленно расплывается кривая ухмылка.
— Это хорошее имя, — говорит он. — Сильное имя, а ты у нас сильная девочка. Ты продолжаешь сражаться и обязательно выиграешь эту битву. Я гарантирую это.
Затем опираясь на свои бедра, он встаёт.
— Я дам тебе немного отдохнуть. Моя дверь третья справа. Заходи, если тебе что-то понадобиться.
Он ещё раз мне кивает и идёт к двери. Открывает её и замирает, после чего блокирует своим телом дверной проем и закрывает за собой дверь.
Я слышу, как он говорит резким тоном, который я никогда раньше не замечала в голосе Гриза:
— Что я тебе сказал?
— Чёрт, успокойся. Я просто хочу извиниться и убедиться, что с ней все в порядке.
Это голос Мава, отвечающий на вопрос Гриза с заметным акцентом.
Я слышу щелчок. За которым следует мертвая тишина.
— Ты правда выстрелишь в меня?
— Приблизишься сегодня к этой двери, и, ты чертовски прав, выстрелю.
На какой-то миг повисает тишина, после чего я слышу звук тяжелых шагов, удаляющихся прочь.
Впервые с тех пор как я приехала сюда, я ложусь спать с запертой дверью и закрытым окном, потому что мне необходим небольшой барьер между мной и дьяволом по другую сторону двери.
Глава 17
Перестаньте преследовать жнеца. Развернитесь и позвольте ему преследовать вас.
МАВЕРИК
Сегодня я потерял с трудом заработанное уважение многих людей. Людей, которые, как предполагается, должны следовать за мной, людей, которых я уже давно считал своими братьями, а теперь сомневающихся во мне, в моих решениях… в моей вменяемости.
Они имеют на это полное право.
Я позволил яду ненависти, обосновавшемуся во мне благодаря Дане, накапливаться и множиться внутри меня, пока сам не стал подобием змеи.
Держась руками за раковину, я смотрю на незнакомца в зеркале.
Из-за расширенных зрачков мои глаза кажутся более темными. Жуткими. На лице расцветают синяки, а когда я оттягиваю мой ноющий от боли подбородок вниз, глубокая рана на моей губе начинает кровоточить по новой, в результате чего медный привкус крови проникает в мой рот. Я состриг свои волосы много лет назад и с тех пор стригся раз в несколько недель, потому что хотел изгнать поселившегося во мне человека, который влюбился в такую девушку, как Дана. Избавиться от хорошего парня, которого она использовала в своих интересах.
До меня доходит, что я, наконец, добился успеха.
Я больше не вижу человека, которого воспитали мои родители. Ребенка, который ходил в церковь каждое воскресенье. Парня, который с отличием окончил свой класс, потому что обучение давалось ему легко. Парня, который всегда сноровисто рисовал прямые линии и другие удивительные вещи. Я не вижу беспокойного святого. Того, кто по наивности думал, что он мог погрузить свою ногу в пучину греха и не вынуть ее обратно.
Единственное хорошее, что я вижу в своем отражении, — библейские сюжеты на моей руке и слова Божии, вытатуированные на моей груди. «Он открывает глубокое из среды тьмы и выводит на свет тень смертную». ~ Иов 12:22.
Слова, которые сейчас приобретают для меня совершенно иной смысл.
Я хватаюсь руками за раковину, когда меня накрывает волной сожаления. Я крепко закрываю глаза. Боже… Я облажался…
Я цеплялся за увядшую черную розу. И вместо того, чтобы изменить ее, я позволил ей изменить меня.
Теперь я тону во тьме… Я только что напал на единственного человека, который раскрасил яркими красками мой темный мир.