— Я не виню Таза.
Она говорит так тихо, что я её почти не слышу.
Я позволяю своим глазам пробежаться по её веснушчатому лицу, рыжим ресничкам, носику, розовым губам и знакомой цепочке, которую она все ещё носит на своей шее, после чего произношу:
— Я знаю, Куколка. Я знаю, кого ты винишь.
Она поднимает голову, и на секунду моё сердце замирает. Её взгляд останавливается на моей груди и снова падает на одеяло.
— Тебя я тоже не виню.
— Мы оба знаем, что это чушь собачья.
— Нет, правда, — повышает она голос.
— Правда! — закипаю я. Она качает головой. Я сажусь на край кровати у её ног и, расставив руки по обеим сторонам её коленей, стараюсь заставить её заглянуть мне в глаза. — Тогда почему ты не смотришь на меня? Это из-за того, что я сделал? Потому что теперь ты видишь меня в другом свете?
Она застывает и закрывает глаза.
— Нет, я благодарна за то, что ты сделал, — её ответ кажется искренним. — Это, наверное, единственное, что помогает мне спать по ночам. Понимание того, что мне больше не нужно беспокоиться из-за него.
Я наклоняю голову и изучаю её.
— Тогда почему ты не смотришь на меня? Почему отстраняешься каждый раз, когда я к тебе прикасаюсь?
Она пожимает плечами. Поднимает руку и смахивает слезу, но другая уже скользит по её щеке и скатывается к подбородку. Я встаю и пересаживаюсь поближе, обхватывая ладонями её лицо. Я пытаюсь его приподнять. Когда мне это удаётся, её взгляд падает на мою челюсть.
— Почему, Куколка? Это убивает меня. Просто скажи мне, — хрипло шепчу я, стирая большими пальцами не переставая текущие слёзы.
— Потому что ты не… — бормочет она, качая головой, — ты не будешь как раньше…
Она пытается отвернуться, но я ей не позволяю.
— Что не буду?
— Испытывать те же чувства, глядя на меня, — торопливо произносит она. — Я должна была бороться сильнее. Сделать что-то, чтобы остановить его.
— Куколка, я не понимаю. Ты сделала все, что могла, и я буду смотреть на тебя так же, как и раньше. Как на чертовски красивую, удивительную и самую потрясающую женщину во всем мире, потому что именно такой я тебя вижу. Такой буду видеть тебя всегда. Я буду смотреть на тебя как на самую сильную личность, потому что ты выжила несмотря ни на что. Я буду смотреть на тебя, как на человека, которого люблю, потому что это правда. Боже, Эмбер. Я безумно тебя люблю, до боли.
Взгляд её сине-зеленых глаз, наконец, обращается к моему лицу. Будто океанский бриз заполняет мои лёгкие. Восторг, который я ощущаю не передать словами.
— Ты любишь меня?
Улыбаясь и игнорируя слезу, скользящую теперь уже по моему лицу, я оставляю на её губах лёгкий поцелуй и говорю:
— Да, люблю.
Её ресницы трепещут, и она зажмуривается.
— Я беспрестанно думаю о том, что если бы я просто сняла твою цепочку, тогда, быть может, он бы не… не исполосовал мою спину и не сделал то, что сделал.
Внутри меня образуется какая-то тяжесть, какое-то нехорошее предчувствие и жуткое подозрение. В памяти всплывает разговор с доктором Алистером.
— От чего? Ремня?
— Не уверен. Но я насчитал тринадцать отметин на её спине и верхней части её бедер, и если ты приглядишься к её коже, то убедишься, что с ней это произошло не впервые. У неё также два поврежденных ребра и кровоподтек на щеке, но он должен пройти через несколько дней. Главное, что она жива. Ей чертовски повезло, что пуля лишь зацепила печень и прошла навылет.
— А признаки…
Между нами повисает мертвая тишина.
— Изнасилования? — спрашивает он.
Скрестив руки, я киваю.
— Есть признаки, указывающие на то, что недавно она занималась грубым сексом, но никаких следов спермы. Изнасилование сложнее определить, если пациент ведёт активную половую жизнь. У вас двоих был…
Вспомнив о прошлом вечере и о том, насколько я был груб, когда трахал её в своём кабинете, я снова киваю.
— Тогда будем надеяться, что худшего не произошло, — говорит Алистер с абсолютной уверенностью в голосе.
Я с облегчением выдыхаю, когда он выходит из комнаты и поворачивается, чтобы в последний раз взглянуть на спящую в кровати Эмбер.
— Ты хочешь сказать, что он тебя изнасиловал?
— Я думала, ты знаешь! — паника в её глазах подтверждает то, о чем я даже не смел предположить, чему не хотел верить, хотя не исключал такой возможности. — Я думала…
— Я не знал, — от резкого подъема с кровати мою спину пронзает нестерпимый жар. Я завожу руки за голову, а затем сдвигаю их на затылок. — Господи Боже!