Врач говорит, что чистейшая загадка, как он, потеряв столько крови, не умер, а я уверен, что ему просто не дали умереть, он хотел слишком легко отделаться, как я…
Как я? Почему в голове у меня постоянно возникает это навязчивое сравнение, оно возникло у меня сразу же, как только я узнал о случившемся. И узнал при весьма странных обстоятельствах. Крис по капле расставался со своей жизнью, а я сидел в студии, ждал, когда же, наконец, он появится, но вместо этого прибежал Джимми, потрясая телефоном и, сунув мне его в руку, сказал: «Просят Стэна Марлоу». Я спросил кто это, и в ответ услышал голос, который мне уже доводилось слышать или это только показалось, голос сказал только одну фразу, «Не жди, поезжай в квартиру на F***». Сперва, я подумал, что это Крис передал мне сообщение через подставное лицо, но к чему нужны были эти предосторожности. Я спросил Джимми, что происходило до моего приезда. Он пожал плечами и ответил, что приходили двое из полиции, что-то поспрашивали у Харди, а он после этого он побежал к Даншену. Куда он потом делся, неизвестно.
Я прихватил с собой Джимми, и мы поехали, причем каждый из нас кричал Бобби, чтобы он летел на всех скоростях, я уже был уверен, что случилось, что-то скверное. Мы вошли в квартиру, и я сразу же понял, что он в ванной, хотя даже вода не шумела, она была закрыта, я понял, что произошло по одной единственной мысли поразившей меня впоследствии: «Как я».
Он собирался умереть, как я собирался сделать это. Мои размышления простирались дальше, я вспомнил о пожаре в тюрьме и о пожаре в студии, о котором он мне рассказывал еще вначале нашего знакомства, тогда я не обратил внимания на эти странные совпадения. Мне вспомнились почему-то вместе гибель Томаса и самоубийство Мэри, после ночи любви, словно оба мы были отмечены каким-то общим проклятием и попадали в одни и те же переделки. Все что происходило с ним, происходило и со мной и наоборот, я не мог умереть, пока он жив, и он тоже не мог расстаться с жизнью, пока дышу я. Последним, что ужаснуло и обрадовало меня до безумия, была наша одинаковая группа крови, только моя кровь должна течь в его венах, только моя.
— Крис, ты слышишь меня, — я позвал его, увидев, что он смотрит на меня с неизъяснимо виноватым выражением лица, — мы братья по крови.
Он покачал головой и пожал мою руку.
— Я хотел, чтобы ты знал, — сказал он тихим хриплым голосом, — что мы не свободны.
— Я это всегда знал, — возразил я.
Я помог ему приподняться. Его темные волосы, разбросанные на белой подушке придавали его измученному лицу, невыносимо прекрасному и дорогому для меня, печальную строгость византийских изображений, запредельных и чуждых всему земному.
— Я виноват, прости, — он взял меня за руку, — я хотел, как лучше.
— Не будем, Крис, что было, то прошло, — успокоил я его. — Меня, вероятно, тоже вызовут, поскольку приходил вчера этот Хайнц, и я от него еле отмотался.
— Что он спрашивал? — с необыкновенным возбуждением спросил мой друг, — скорей скажи мне, что ты болтал.
— Ничего не болтал, у меня с этим все в порядке, только в присутствии твоего адвоката, — пояснил я, пытаясь успокоить его волнение.
— Нет, ты не понимаешь… — он как-то бессмысленно оглянулся вокруг, — это все важно, они ведь под нас копают, они хотят нас обоих засадить.
— Да, я знаю, Генри убили, но мы тут ни причем, никаких улик у них нет.
— А я боюсь, есть, они просто хитрят, — настаивал Крис, — они за что-то зацепились, иначе бы не пришли, мне так просто не приклеишь дело, да еще убийство. А ты записку уничтожил?
— Нет, вот она, — я достал из кармана его нелепую записку «Не сердись». Он развернул ее и сказал:
— Не эту другую, там еще, помнишь, была…
— Не было, она одна была на столе, — возразил я, — я ее взял, больше ничего не было.
— Как не было? — не понимая, шучу я или нет, переспросил Крис, — там записка была, в ней я написал, что убил Шеффилда.
— Клянусь, там не было ее, — ответил я.
— Ты уверен? — спросил он, и я почувствовал, как холодеет его рука.
— Конечно, ничего не было, кроме этой, — я подобрал записку — Я ее сожгу. Прямо сейчас, — я достал зажигалку, и зажег бумагу, она вспыхнула, и пламя поглотило ее мгновенно.
Я плохо скрывал собственный ужас, ибо самая чудовищная из всех улик, какие только можно придумать, добровольное признание исчезла, пропала неизвестно куда.
— А что, если она упала со стола? — с надеждой спросил Крис.
— Я не мог ее не заметить, я и Джимми все проверили, — возразил я, — ты точно помнишь, что написал ее, может быть у тебя был транс, и ты хотел это сделать, но забыл?