Ганс стреляет. Хладнокровно, не принимая во внимание то, что его однополчанин стоит на линии огня. Всегда важнее убить врага, чем сохранить жизнь союзника — одно из правил, которое он никогда не расскажет пополнению.
Пули рвут телогрейку на спине русского. Он замирает. Словно отказываясь верить, что убит. Последняя жертва русского падает — Ганс мельком смотрит на раздробленные лицевые кости сослуживца. И с пустыми глазами, словно змея на охоте, скользит мимо. В таком бою — важно двигаться. Ганс не будет пытаться оказать помощь или сделать перевязку — эта ошибка может стоить жизни. Русский тяжело, как дерево на ураганном ветру, качнулся, склонился, приваливаясь к земляной стене. Его большие, сильные руки разжались, роняя оружие в кровавую грязь. Ганс осматривается, определяясь куда идти дальше. И пропускает момент, когда русский вдруг поворачивается и делает шаг. Прямо к Гансу. Ганс успевает вскинуть, но не успевает навести автомат — русский слишком близко. А вот русский успевает схватить Ганса за горло. Ганс пытается вырваться, разорвать дистанцию, но сапоги скользят в крови и грязи, он падает на спину. Русский падает на Ганса сверху, так и не выпустив его горло.
Ганс все еще спокоен. Люди пытаются задушить другого человека обычно тогда, когда не умеют убивать. Он оставляет в покое автомат и вытаскивает не очень надежный, но любимый пистолет. Это люгер, и его девятимиллиметровые аргументы не раз помогали Гансу в окопных спорах. Люгер висит слева, «сабельным хватом». Это не по уставу, но ветеранам делают послабления. Ганс ловко достает пистолет левой рукой, почти привычно упирает ствол в печень русскому, и стреляет. Хватка грязных пальцев на шее не слабеет. Ганс сдвигает ствол люгера, и снова стреляет. И снова. У Ганса кончаются патроны, когда он наконец понимает, что русский солдат уже давно мертв. Его душит труп, мертвой хваткой. Ганс теряет хладнокровие, он мечется, вцепившись в душащие его пальцы, бьется под русским как прижатый к земле сом. С огромным усилием дотягивается до сапога, нащупывает нож, и пытается отрезать пальцы трупа, но паника поглощает разум, а в глазах темнеет от недостатка кислорода. Ганс роняет нож и никак не может его найти. А потом раскрывает рот и пытается закричать. Последние секунды жизни Ганс проводит в несравнимом кошмаре.
Их так и нашли. Лицо немецкого лейтенанта изуродовал ужас, превратив в гротескную маску. А Иван Чертенков был безмятежно спокоен. Словно спал.
Глава 10
Отнимая у смерти дни
Война превращает в кошмар все, чего касается. Даже эмоционально нейтральные, отвлеченные понятия. Вот взять, к примеру, арифметику — трудно найти понятие более далекое от эмоций. Это ведь просто цифры. Добавьте к арифметике войну, и цифры начнут рассказывать об ужасе, горе и страданиях.
Арифметика войны для штаба Манштейна была проста:
Для уверенного прорыва обороны нужно иметь превосходство в людях минимум в два раза. Но лучше в три. Господство в воздухе. А также, подавляющее превосходство в артиллерии и/или танках.
И все же, штурм хоть немного укрепившегося противника, подразумевает тяжелые потери атакующих. Предполагается, что после того как атакующие подразделения понесут потери в 5–6% от личного состава, они потеряют боеспособность. На время. Их надо отвести в тыл, заменив на свежие. А потрепанным в боях батальонам и ротам дать отдых, хотя бы в пару дней. После чего снова можно бросить в бой — до следующих 5% потерь.
Такие же, приблизительные, расчеты есть у штабных офицеров по затратам снарядов и патронов на одного вражеского убитого солдата, подбитый танк, и прочее, и прочее. И в этой череде цифр, смерть отдельного человека, его увечье и горе близких — даже не выбивается из статистической погрешности. Такова бесчеловечная арифметика войны. И исходя из нее же, выходило, что 6-я танковая могла бросать и бросать в бой свежие силы, потому что взятие этого переезда потенциально открывало путь на Харьков. А взятие Харькова с ходу позволяло убить, пленить, рассеять десятки и даже сотни советских солдат, в обмен за каждого потерянного в сегодняшних атаках немецкого солдата. И если бы Йохен, или даже Хюнерсдорфф вдруг дали слабину, и пожалели солдат — Манштейн бы их попросту сместил.
Впрочем, в таких ситуациях кастовость офицерского состава играла немцам на руку. Безжалостность — такая монета, которая легка и мало стоит, если ты платишь ей незнакомцам. И она же бывает очень тяжела, если ей отплатят тебе.
Поэтому, увидев как бегут по полю остатки роты, которая пыталась захватить железнодорожный переезд, Йохен незамедлительно бросил в бой свой резерв. Йохен был бывалый, тертый вояка и нутром чуял — русские на пределе. В такие моменты, даже десяток свежих бойцов могли переломить ход боя.
Два бронетранспортера с мотопехотой, проскользнули мимо жиденьких разрывов от советских 120-мм мин, прорвались через редкий огонь противотанковых ружей со стороны села и высадили вдоль советских окопов мотопехоту.
Немецкие пехотинцы шустро, но прикрывая друг друга, рассыпались в цепь, и занялись зачисткой. Не жалея патронов стреляли во все подозрительное, будь то мертвый человек в советской униформе, или засыпанная взрывом стрелковая ячейка с торчащим из неё стволом разбитого пулемета. Но свежие панцергренадеры плохо ориентировались на изрытом воронками, затянутом дымом, заставленном разбитой техникой, железнодорожном переезде. Они не заметили что сбоку от русских позиций есть неглубокая лощина. Сейчас она выглядит так:
Шесть солдат усиленного взвода 8-й роты были сильно изранены, но все еще живы. Тихонько выбравшись через ход сообщения в эту лощину, они стали обходить немцев с фланга. Трижды раненый Широнин наконец потерял сознание, и его положили в землянку у КП, с остальными тяжелыми. К этому времени бойцы усиленного взвода 8-й роты 78-го гвардейского полка уже сполна выполнили боевую задачу и могли уйти. Хотя, нет. Они — не могли. Гвардейцы готовились к новому бою. Распределившись вдоль склона, они приготовились к короткой, на расстоянии броска гранаты, огневой схватке.
Неожиданно, сбоку, вдоль склона лощины по гвардейцам ударили длинные очереди. Это ожил курсовой пулемет стоящей на склоне подбитой самоходки.
Недобитая в прошлом бою машина хранила под броней живых врагов. И они дождались своего часа.
И тогда к пулемету бросился ближайший гвардеец. Двадцатипятилетний ветеран Иван Вернигоренко слишком хорошо знал, как опасно даже неосторожно приподнять голову во время боя. А распрямляться во весь рост — чистое самоубийство. Впрочем, в тот момент он думал не о себе. Подхватив с земли гусеничный трак, Вернигоренко распрямился и обрушил его на ствол пулемета. Пулемет качнуло в гнезде. Но стрелять сидящий за броней танкист не прекратил. И тогда Вернигоренко ударил второй раз. Мотострелки вермахта уже увидели одинокую фигуру русского бойца и злые взвизгивания немецких пуль, рикошетящих от брони подбитой самоходки, когтями дергали рефлексы Вернигоренко, тяня его к земле, к укрытию.
* * *
Прежде чем я продолжу, я должен сказать несколько вещей. Это буквально на пару абзацев. В 2016-м году вышел фильм «Двадцать восемь панфиловцев», рассказывающей о легендарном подвиге. Это хороший фильм. Мне показалось, что некоторые детали остались недостаточно раскрыты — например обыденный героизм артиллеристов, стойко принимающих на себя удар артиллерии и танковых пушек после первого же выстрела, который демаскирует их «сорокопятку». Но я отнесся спокойно к недочетам. В конце концов, это мое личное мнение. К тому же, я ожидал что этот фильм первая ласточка, которая предвещает надвигающейся поток хороших фильмов про войну. Благо произошла архивная революция, множество документов и данных можно получить даже не выходя из дома — они оцифрованы, выложены в открытый доступ. Только один ресурс, «Память народа» — сделал для понимания войны похоже больше, чем советское государство за все время своего существования. Возможно потому, что сначала люди хотели забыть этот кошмар, а потом им на смену пришли приспособленцы и негодяи, которые попросту хотели, по меткому молодежному выражению, «словить хайпа». Но помимо них, как оказалось, есть тысячи, если не десятки тысяч, энтузиастов которые посвятили большую часть жизни изучению той страшной войны и мы сейчас можем много рассказать о ней. Рассказать не только так, как в советских фильмах, в которых ветераны говорили о её сути — горе, потерях и страданиях. Но так, как это можно сделать с исторической точки зрения — понимая причины и следствия. Разбирая действия сторон, очевидные для участников и совсем не очевидные для нас.