Нам приказали подправить курс, дать доступ к видеокамерам внутри трюма, потребовали документы с родных поселений пассажиров и сообщили, что от Мэйн-1 нам навстречу выдвигается корабль с бригадой медиков и необходимым оборудованием. Наша задача проста — продолжать двигаться им навстречу и принять их на борт. А дальше они всем займутся сами…
Так и произошло. Корабль федералов сопровождал нас до самого финала и еще долго висел в космосе, с помощью моих же внутренних камер наблюдая за происходящим в том злосчастном трюме.
Нам повезло… нам очень повезло, что судьба вывела навстречу федерационный корабль, что посчитал нас подозрительными и решил послать запрос на идентификацию. Не будь этой встречи, для наших пассажиров все обернулось бы куда хуже — никто на Мэйн-1 не стал бы с такой оперативностью посылать нам навстречу медицинский корабль со всем необходимым на борту. Объяснения и просьбы заняли бы часы, а может и дни. Или того хуже — нас бы вовсе не подпустили к станции.
Инфекция на борту хуже пожара…
Через сутки с небольшим я наконец взял стаканчик ликера и опрокинул его в рот. Саднила уколотая дозой лекарства левая рука, во рту мерзкий кислый привкус, в помещениях дикая вонь от обеззараживающего средства, корабль замер в вакууме в ста километрах от похожей на шар гигантской космической станции, что приняла в подготовленные помещения всех пассажиров. Туда же ушли и мертвые тела.
Двадцать семь умерших — вот итог нашего недельного путешествия.
Из них тринадцать — дети и подростки.
Да…
Благими намерениями выложена дорога в ад. А надежда на авось — главное проклятье.
В одиночестве я просидел за столом несколько часов, медленно цедя ликер и не думая ни о чем. Мне никто не мешал — Вафамыч и Костя отсыпались. Наши трюмы снова пусты. Корабль в куда лучшем состоянии, чем он был еще пару недель назад, но радости я не ощущаю. Сейчас я вообще ничего не ощущаю. Но это временно…
И у меня есть еще три часа, после чего мне предписано явиться в портовый полицейский участок и дать полный доклад о случившемся. Таковы всеобщие законы. И от них не свободен даже гросс…
2
— О чем ты вообще думал, мистер Градский? — с горьким вздохом поинтересовалась женщина в синей с белым служебной форме.
— О всеобщем благе, — ответил я, постукивая пальцами по стаканчику с дешевым, но вкусным кофе из автомата.
— Безумие! Невероятная самонадеянность, помноженная на что? На столь же безумную по силе безбашенность?
— Похоже, что именно так… Я глубоко сожалею и скорблю о погибших. Будь у меня возможность отмотать время на пару недель назад…
— И ты, надеюсь, поступил бы точно так же? — на чуть подкрашенном дешевой косметикой лице служительницы закона появилась легкая улыбка, а перед этим она выключила старомодное записывающее устройство, что лежало на столе между нами.
Я удивленно взглянул на нее, в третий раз за все время нашей беседы оторвав взгляд от испещренной царапинами стальной столешницы. Мы разговаривали в допросной. Ничего такого, все двери открыты, при мне все оружие и снаряжение. Просто это помещение было самым тихим и без лишних взглядов. А там, в основной зоне портового полицейского участка, на меня глазели все без исключения — и копы, и задержанные.
Еще бы — не каждый день древний рудовоз притаскивает из космоса больше трехсот изнемогающих от рвоты и диареи пассажиров. А я вот притащил… И после своего чистосердечного доклада, даже зная, что я полностью защищен от обвинения выданными в поселениях бумагами, я все же чувствовал вину и был готов принять лавину грубых, но справедливых укоров.
Однако эта усталая женщина меня удивила… А еще через секунду мое удивление стало сильнее, когда она добавила:
— Ты все сделал правильно, мистер Градский.
— Правда?
— Правда, — кивнула она. — Этот разговор только, между нами, верно?
— Почти, — честно ответил я и постучал пальцем по большому значку, что украшал мою рабочую сбрую, одновременно служа микрофоном и камерой. — Мой ИскИн слушает, но дальше него и личных записей это не уйдет… Но я могу отключить запись, если…
— Неважно. Это всего лишь мое частное мнение. И как обычный гражданин, а не полицейский при исполнении, я повторю: ты все сделал абсолютно правильно. Ты убавил огонь под кипящей кастрюлей… Даже под двумя кастрюлями сразу.