Джастин разбивает пять тарелок, обсчитывает пятерых посетителей (с двоих берет слишком мало, а с троих слишком много), проливает четыре чашки кофе, несколько раз обжигает клиентов и дважды обжигается сам и за весь день не произносит ни слова, кроме: «Извините», «Что вам предложить?» и «Хорошего дня!»
Вечно толкущаяся в кафе толпа народу ни на минуту не дает забыть о себе. Скрежет голосов, гомон, топот, скрип так и реют над преградой, отделяющей его от обеденного зала. Посетители с детьми, посетители с любовниками, с братьями, сестрами, друзьями, родителями. Гордые собой, открытые, готовые громко – ОХУЕННО ГРОМКО! – заявить всему миру о себе.
И Джастин думает, что любой континент – это всего лишь остров, дрейфующий в бескрайнем бездонном море. Потому что без тончайших связующих нитей все на свете так и остается не связанным, не повязанным, не привязанным.
Джастин думает о том, каково это – быть ни к кому и ни к чему не привязанным.
***
- Все прошло сносно.
Джастин бросает ключи на стол и, дернув плечами, стряхивает куртку. Сказать, что он устал – это ничего не сказать.
- Из-за меня один из посетителей получил ожог второй степени.
- Я и сказал – сносно, - пожимает плечами Брайан. – Есть, куда расти.
- Ни один клиент не получил свой заказ вовремя. У меня дважды случались приступы гипервентиляции. И тарелок я разбил столько, что на замену вся дневная выручка уйдет, - Джастин судорожно трет висок и начинает рыться в коробке с лекарствами, отыскивая белые таблетки. - Им еще повезет, если на них в суд не подадут.
Джастин вздрагивает, когда Брайан склоняется над ним и выуживает из контейнера пузырек Ксанакса.
- Да люди и на Макдональдс в суд подают, - говорит он и высыпает себе в ладонь три таблетки. – И на Старбакс. И на Волл-март. Люди, у которых есть реальные деньги. Люди, чье чувство прекрасного не удовлетворяется радужными флажками и пластмассовыми человечками с болтающимися членами.
- По-моему, ты путаешь кафе «Либерти» с «Вуди».
- А ты, по-моему, путаешь посетителей кафе «Либерти» с людьми, рассчитывающими на качественное обслуживание.
- Я туда больше не пойду.
Брайан выдает хриплое:
- Хммм… – А затем добавляет. – О, нет. Пойдешь. И всю неделю будешь ходить, каждый день. У официанток ооочень тяжелое похмелье.
- Ты что-то намухлевал в графике, - догадывается Джастин.
- Джастин, - Брайан цокает языком. – Меня, право, огорчают твои подозрения. Могу тебя заверить, у меня самые чистые намерения, и то, что я невысокого мнения о Кики - Картофельном Фюрере, никак на мои поступки не влияет.
- Брайан, ты не должен был этого делать, - говорит Джастин, открывая окно. Он глубоко вдыхает, ночной воздух оглаживает его лицо, пробирается в волосы.- Я не хочу туда возвращаться. – Он смотрит на сияющий огнями город, на темный переулок внизу, под домом, и произносит в пространство. – Пиздец, как одиноко.
- Что ты несешь? – в былые времена подобные слезливые откровения вызывали у Брайана самые глумливые усмешки. – Там же было полно народу.
- Вот именно, - отзывается Джастин.
Но Брайан не издевается над ним, как сделал бы прежний Брайан, не пытается заверить его, что он вовсе не одинок, как сделал бы Эммет, не смотрит на него с надеждой, как сделала бы его мать. И не заполняет тишину пустыми обещаниями – все наладится, просто подожди немного, прояви терпение, я тоже буду терпелив, и мы обязательно со всем этим справимся вместе – как всегда говорил – но только говорил! – Итан.
Брайан всем телом прижимается к его спине. И в этом нет ничего милого, нет ничего нежного, это вообще даже не объятие. Это рывки и толчки, это отчаянная схватка, это ногти, впивающиеся в плоть и оставляющие алые полумесяцы у Джастина на ладонях. Потому что он хочет удрать, он не желает туда возвращаться, но у него, блядь, просто нет сил бороться. Это сбитое дыхание, топот ног, выгнутая спина и бьющиеся о деревянный пол колени. Это руки, которые удерживают его, прижимают к полу, это хриплый шепот, придушенные всхлипы и саднящие легкие. Это его тело, отчаянно пытающееся вывернуться, и тело Брайана, перекатывающееся по полу вместе с ним.
Это битва, поединок, серебристые латные рукавицы и кожаные сапоги. Это алое и золотое, это грохот, как при столкновении двух машин, звон, скрежет, лязг металла о металл. Это остановившееся время. И это уж точно, совершенно определенно не объятие.
Ровно до тех пор, пока оно не становится им.
И даже после этого остается другое. Остается боль и зашкаливающий пульс, и попытки отыграться, и выгнутая спина. И слезы, и гребанные всхлипы. Вот только теперь…
Вот только теперь Брайан обнимает его со спины и прижимает к своей груди, и обхватывает ногами. И нет, он не укачивает Джастина, они просто чуть перекатываются из стороны в сторону, и ни один из них не смог бы ответить, кто именно совершает это движение. Оно просто как-то само.
- Завтра, - говорит Брайан Джастину в висок. И если Джастин от этого и вздрагивает, и пытается его отпихнуть, прежде чем прижаться теснее, Брайан не обращает на это внимания, ему и дела никакого нет, наплевать вообще. - Завтра ты пойдешь туда снова. И послезавтра тоже, и на следующий день. А потом ты проснешься утром и знаешь, что сделаешь?
Джастин дышит в сгиб Брайанова локтя и не протестует, когда тот отводит волосы с его лба и заглядывает ему в глаза. Он чувствует себя обессиленным, измотанным и до странности умиротворенным.
- Ты снова туда пойдешь.
***
Второй день в кафе выходит не менее жутким, чем первый. Джастин разбивает десять тарелок, обсчитывает пятерых посетителей (с троих берет слишком мало, с двоих – слишком много), проливает пять чашек кофе, несколько раз обжигает клиентов и дважды обжигается сам и за весь день не произносит ни слова, кроме: «Извините», «Что вам предложить?» и «Хорошего дня!»
Только сегодня он не забывает улыбаться.
А это, наверное, чего-нибудь да стоит.
***
- В общем, - Итан прислоняется к дереву и улыбается куда-то в пространство, Итан такой Итан – сверкающие глаза, экспрессивные жесты. – Я сказал Диллону, что попробую выучиться играть на виолончели, если он попробует выучиться играть на альте. Видел бы ты его лицо! Можно подумать, я ему духовой инструмент предложил или что-то в этом роде.
Он смеется.
Раньше Джастин любил его смех. Он вовсе не противный, наоборот – глубокий, грудной, звонкий и капельку скрипучий.
Сейчас Джастин его терпеть не может.
А Дни Диллона – так пиздец, просто ненавидит.
- А я работаю в кафе, - сообщает он совершенно некстати.
Откусывает от яблока и объясняет самому себе, что поделился с Итаном этой информацией просто так, к сведению.
Ну, собственно, именно такой реакции он от Итана и ждал. Его темные брови уползают вверх по лбу, скрываясь под волосами, а глаза хлоп-хлоп-хлопают, быстро и ошеломленно.
- Серьезно?
- Серьезнее некуда, - отвечает Джастин. – Пока что я только стою за стойкой, но кто знает? Складывается ощущение, что я способен и на большее.
Джастин встречается с Итаном каждое воскресенье. И, честно говоря, сам не знает, чего ради. Просто когда Итан спросил: «Мы ведь можем остаться друзьями?», он зачем-то ответил: «Да». Конечно же, он ответил: «Да». Ну а что, нельзя же всерьез винить Итана за то, что тот бросил его, сдался, сложил оружие, нарушил обещание – или десяток обещаний.
В общем-то, их встречи ничего такого собой не представляют, так, прогулка в парке, несколько старых обид спустя. Так было не всегда. В те времена, когда они были вместе, они встречались в комнатах, в квартирах, в крепостях, в уединенных и надежных местах. Впрочем, особой нужды в этом не было – не то чтобы они хоть раз занимались чем-то, требующим уединения…
- Это… – а вот теперь в игру вступает челюсть Итана, она подрагивает, под тонкой кожей играют желваки. Он наклоняет голову и отводит взгляд. – Вау, это… удивительно!
Джастину не удается до конца стереть с лица довольную ухмылку, и он твердит себе, гребанным богом клянется, что все не так. Что он сказал это не для того, чтобы поддеть Итана, разбередить рану и просыпать на нее соль. Все не так. Нет, правда.