Женщина закричала еще громче, пытаясь вырваться. Третий человек взял в руки шприц. Он подошел к женщине и воткнул иглу ей в шею. Через несколько секунд блондинка повалилась вперед, безвольно свесив голову.
Те двое, которые заставили женщину встать на колени, подняли ее тело, как мусор, и бросили на груду горящих трупов.
Амелия задохнулась. Селеста закрыла рот руками. Уиллоу продолжала смотреть, оцепенев от неверия, не в силах отвести взгляд.
Селеста простонала.
— Зачем они это сделали?
— Они очищают здания, — буркнула Уиллоу. — Проводят дезинфекцию.
Амелия прислонилась спиной к стене. Она тяжело дышала.
— Они не должны были ее убивать.
Уиллоу не хотелось даже думать об этом, но в действиях людей в желтых костюмах крылся какой-то темный, извращенный смысл.
— По их мнению, эта женщина могла продолжать распространять инфекцию, оставаясь живой. Надежды у нее все равно не было.
— Может быть, но то, как они это делают… варварство.
Желудок Уиллоу забурлил. Кислота обожгла горло, и она сглотнула. Едкий запах обугленной и горящей плоти заполнил ее ноздри. Человеческая плоть. Человеческие тела. Это были реальные люди, с семьями, жизнями, мечтами и… ее мозг отключился.
— Как думаешь, это Поджигатели? — спросила Амелия.
Уиллоу медленно отступила от окна. Неужели у этих людей на шее тоже наколоты пылающие черепа? Она надеялась, что нет. Она молилась всем божествам под небесами, чтобы они никогда не столкнулись с этими людьми.
— Кто бы они ни были, нам следует держаться подальше.
Глава 8
Мика
— Нам следует устроиться здесь на ночлег. — Мика жестом указал на ряды дизайнерских капсул для сна в магазине «Сон мечты», расположенном на втором этаже торгового центра. — Жаль, что для работы этих штуковин нужно электричество и подключение к сети.
— Ты когда-нибудь спал в такой капсуле? — спросил Габриэль, осматривая большой магазин, заглядывая в каждую капсулу и под нее, в мертвые порты голодисплеев и за прилавки. В этом магазине отсутствовали внешние окна, поэтому внутри было темно и мрачно.
— Нет, но я всегда хотел попробовать функцию парения.
— Я тоже.
Новые ботинки Мики скрипели по кафельному полу. Он открыл самую шикарную капсулу — гладкую, яйцеобразную модель «Мечта 3000».
— Неважно. У них даже матрасов нет.
— Полагаю, все дело в тактильных ощущениях.
— Наверное. Но я бы все равно предпочел настоящий матрас.
Габриэль усмехнулся.
— Я тоже.
Мика опасался, что между ними возникнет неловкость, когда Габриэль предложил объединиться для обследования верхнего этажа торгового центра. Но они легко вернулись к прежнему общению. Мика все еще не понимал, хорошо это или нет.
Ему не хватало брата, казалось, что в его груди зияет дыра, подобно фантомной конечности, которая болит еще долго после того, как ее отрезали. В такие моменты, когда он вдруг ощущал близость брата, которого уже почти не знал, боль усиливалась.
— Эй, посмотрите-ка на это, — позвал Габриэль с другого конца магазина. Он опустился за прилавок и вытащил на свет продолговатый предмет. В тусклом свете Мика не смог его разглядеть, пока не подошел ближе.
Он просветлел, на его лице появилась улыбка.
— Не может быть. Скрипка.
Габриэль почти благоговейно сжал ее в руках. Она была старая, дерево потускнело от потертостей и вмятин, но все струны сохранились. Вроде бы ничего не было сломано.
— Я нашел ее под этим старым одеялом. Там же лежит подушка, спальный мешок и несколько банок с бобами.
— Может, не стоит ее трогать. На ней может находиться вирус.
Габриэль покачал головой.
— Тот, кто оставил эти вещи, не возвращался уже пару недель. Там пыль, видишь? — Он провел пальцем по скрипке и показал Мике оставленный им отпечаток. — Смычок тоже здесь.
Мика подумал об Амелии, о вмятинах на кончиках ее пальцев, оставшихся после многолетней игры, о том, как она занималась, когда думала, что никто не смотрит — руки перебирали воображаемые струны, подбородок обхватывал невидимый инструмент.
— Амелии понравится.
Габриэль заколебался, затем протянул инструмент ему.
— Ты должен подарить скрипку Амелии.
— Почему? Ты ее нашел.
— Она не захочет взять ее от меня.
Мика просто уставился на него.
На лице Габриэля появилось страдальческое выражение.
— Мне не хочется все испортить, понимаешь? Это единственное, что она любит. Будет лучше, если ты это сделаешь.