— Зря вы не дождались меня, Василь Львович.
— От вашего личного присутствия так много зависит? — Кондырев поцокал языком. — Вы случайно не экстрасенс?
— При какой температуре вели процесс?
— Тысяча сто.
— Зачем так много? С первого раза…
— Мне показалось, что так будет оптимально.
— Жаль, Василь Львович, честное слово, жаль… Всё-таки у нас опыт, работали на самых разных режимах. Стоило бы прислушаться.
— Конечно, теперь вы начнёте валить на меня. Что ещё остаётся? Но я уверен, что дело тут не в режиме. Порочна сама конструкция, сам принцип. Над реактором нужно ещё биться и биться.
— Будем биться, Василь Львович.
— Вам легко говорить. “Фигаро здесь, Фигаро там”. Вильнули хвостиком, и назад в столицу.
— Если от этого зависит ваше спокойствие, буду сидеть до победного конца.
— Долго придётся сидеть.
— Сколько понадобится.
— Тут целый НИИ необходим, чтоб разобраться.
— Может, попробуем для начала своими силами?
— И откуда вы такой самонадеянный на мою голову?.. За реактор кто будет нести ответственность перед директором? Не вы же?
— Почему не я, Василь Львович? Разве мы не в тандеме? Считайте, что запороли реактор при моём непосредственном участии… Порфирий Кузьмич уже знает? — спросил он про директора.
— Ждал вас, — Кондырев высокомерно вскинул голову. — Теперь можно и докладывать со спокойной душой.
— Я бы на вашем месте не торопился. Давайте всё-таки сначала разберёмся. Попытка — не пытка.
— Пойдём поглядим, — согласился Василь Львович, слегка поостыв. — Купил барин собачку…
XXXIII
Поворотная стрела бережно опустила “Пайсис” на воду. Потом его медленно отбуксировали подальше от белого борта “Борея”, игравшего пятнами отражённого света. Пропуская редкие медлительные валы, оранжевый поплавок лениво вздымался и опадал, окружённый стаями суетливых чаек.
Надев спасательные жилеты, Светлана, Сергей Астахов и геотектоник Шахазизян спустились по веревочному трапу в шлюпку. Гребцы из палубной команды оттолкнулись от борта и дружно налегли на вёсла. Сергей привычно раскрутил накалившуюся баранку и, откинув тяжёлую крышку, проскользнул в люк. Карэн Шахазизян галантно предложил Светлане руку. Держась за канат ограждения, она бросила чайкам припасенные крошки.
Мелькание крыльев, оглушительное многоголосье, солнечный звон. А затем небо над ней сузилось в круглую диафрагму и погасло, проглоченное затвором, когда Шахазизян захлопнул за собой люк.
В просторной овальной рубке было светло. Струящийся из иллюминатора голубоватый рассеянный свет бледными зайчиками дрожал на панелях управления. Когда каждый из акванавтов занял своё кресло, Астахов включил электроснабжение и методично принялся проверять системы жизнеобеспечения и связи. Щёлкали контакты, вспыхивали рубиновые огоньки индикаторов, фосфорическим свечением наливались шкалы приборов. Их было не меньше, чем в кабине авиалайнера, и отработанные долгой тренировкой действия Астахова почти ничем не отличались от манипуляций пилота, готовящегося к взлёту.
Автономный подводный аппарат, способный погружаться на глубину до двух тысяч метров, был снабжен новейшей системой гидроакустической навигации, гидролокатором кругового обзора, эхолотом, приборами радио— и гидроакустической связи, забортными фото— и телекамерами, чувствительными гидрофизическими датчиками и, в довершение всего, парой механических рук. Чуткие металлические пальцы могли крушить подводные скалы, выламывая куски в центнер весом, и бережно извлекать из раковин жемчужные зёрна.
В задачу экипажа Астахова входило обследование рифтовой зоны, где в разломах коры рождалась новая каменная оболочка планеты. В точке, куда должен был опуститься “Пайсис”, подводная телекамера зафиксировала ложбину, сплошь заполненную шарами до двух метров в диаметре. Судя по размерам и гладкой поверхности, они резко отличались от обычных железомарганцевых конкреций. Манипулятор не смог бы сдвинуть с места подобное двадцатитонное ядро, но оставалась надежда отыскать в биллиардной россыпи шарик поменьше.
Когда все системы и механизмы были опробованы, Астахов получил с борта “Борея” согласие на погружение. Вскипев воздушными пузырьками, к стеклу прихлынула желтоватая на просвет муть. Но вскоре акриловая толща иллюминатора прояснела небесным сиянием, пронизанным стремительным мельканием крохотных льдинок. Это поразительно напоминало град при ясной погоде. “Пайсис” скользил в глубину, пробивая плотную толщу планктона. Движение аппарата почти не ощущалось, и поэтому казалось, что планктонный град сыплет снизу вверх. Прильнув на мгновение к освещённому овалу, уносились розоватые кальмарчики, крупные креветки, расходящиеся косяки рыб. Синева ощутимо угасала, наливаясь непроглядной густой тушью.
Астахов включил прожектора. Глухая чернильная мгла, где изредка вспыхивали холодные искры, вновь обрела лазурную прозрачность. Но электрические лучи впитывала непроницаемая завеса. Теряя накал в осязаемо жуткой близости, они расплывались бессильным бахромчатым ореолом, за которым ещё отчётливее проступал мрак. Даже самые ненастные ночи подлунного мира не знают кромешной такой беспросветности. Не ведома она и космической бездне, прошитой узором немигающих звёзд и туманностей.
Светлана не первый раз опускалась на дно, раздираемое конвульсиями обновляющейся тверди. Она знала, что и здесь, в спрессованном чудовищным давлением хладном мраке, трепещут эфемерные язычки живого всеохватного пламени.
— Выключите, пожалуйста, свет, — обратилась она к Астахову, следя за стрелкой глубиномера.
В аспидной безликости, погасившей окно, стали возникать мерцающие огоньки. Вначале далёкие и расплывчатые, они разгорались, выныривая чуть ли не из-под ног, и пропадали, как неразгаданные кометы.
Проявлялись причудливые существа, едва знакомые по цветным иллюстрациям и фотоснимкам. Вспыхивали, как на экране, то выпученные глаза, то кисточки над едва угадываемым профилем, а то и вовсе одни острозубые пасти, с пугающей чёткостью обрисованные во мгле. Какая-то большая плоская рыба была расцвечена рядами огненных точек, как дирижабль в ночи. Роями призывно мигающих светлячков шли рачки. Фосфорической аурой пульсировала медуза.
Стрелка обозначила полукилометровую глубину, а жизнь всё летела и летела метеорным дождём. Приманивала добычу. Отпугивала врагов. Непонятным мерцающим кодом искала любви. Уютно жужжали сервомоторчики, разматывая бумажную ленту. Заполненные тушью самописцы чертили контур ещё далёкого дна. Отстукивали температуру и плотность воды печатные рычажки потенциометров. Ловя скупые слова наблюдений, крутились валики магнитофонных кассет.
Количество светящихся существ резко пошло на убыль. Леденящее ощущение бесконечности помимо воли овладело людьми. Каждый переживал его по-своему. Светлана неподвижно застыла в кресле, всецело перенесясь сознанием в завораживающую мглу. Тускнела, словно навсегда отлетая, память, беспечально угасало ощущение собственного “я”, отдельного от времени и пространства.
Сергей Астахов опять врубил полный свет.
Погружение длилось уже около часа, но ощущение времени растворилось в окружающей бездне. К ней были прикованы мысли и чувства, обострённые до предела.
— Слева по курсу стена, — предупредил Шахазизян, не отрываясь от разграфленного на румбы экрана локатора, где зелёной стрелкой ходил вкруговую луч, рисуя дымный призрачный профиль.
— Знаю, — кивнул Сергей, сделав незначительную коррекцию. — Здесь и начинается подводный хребет, который открыли в позапрошлом году на “Витязе”. Мы немного пройдём вдоль гребня, чтоб опуститься между уступами.
— Высота уступов от шестисот сорока до семисот метров, — сказала Светлана, сверившись с донной картой.
— Итого у нас будет порядка тысячи восьмисот, — подсчитал Сергей. — В пределах оптимума.
— Только не отклонись далеко от шва рифтовой зоны, — напомнил ему Шахазизян. Его прежде всего интересовал узкий провал, дно которого было образовано из расплавленных горных пород. Застывая, они должны были раздвинуть ранее сформировавшиеся плиты. Чем ближе к продольной оси хребта опустится батискаф, тем моложе окажутся изверженные лавы.