Сантэн развернулась в седле и уставилась на него, а Анна отступила в изумлении, а потом восторженно захохотала.
— Он говорит по-фламандски!
— Вы говорите по-фламандски! — обвиняющим тоном повторила Сантэн.
— Это не фламандский, — возразил Майкл. — Это африкаанс, южноафриканский голландский.
— Это фламандский! — заявила Анна, подходя к нему. — А любому, кто знает фламандский, рады в этом доме.
Она протянула руку к Майклу.
— Поосторожнее, — встревоженно предупредила ее Сантэн. — Его плечо…
Она соскользнула на землю, и женщины вместе помогли Майклу спуститься и повели к двери кухни.
В этой кухне дюжина поваров могла бы приготовить банкет для пяти сотен гостей, но сейчас лишь в одной из плит горел скромный огонь, и Майкла усадили на табурет перед ним.
— Принеси-ка твою прославленную мазь, — распорядилась Сантэн.
Анна поспешно ушла.
— Так вы фламандка? — спросил Майкл.
Он был в восторге от того, что языковый барьер рухнул.
— Нет-нет…
Сантэн уже схватила огромные ножницы и принялась срезать обгоревшие остатки рубашки с ожогов Майкла.
— Нет, просто Анна с севера, и она стала моей няней, когда мама умерла, а теперь она считает себя моей матерью, а не просто служанкой. Она учила меня своему языку еще с колыбели. Но вы, вы-то где ему научились?
— Там, откуда я приехал, на нем все говорят.
— Замечательно, — кивнула Сантэн.
Майкл не понял, что она подразумевала, потому что девушка не отводила глаз от ножниц.
— Я вас ищу каждое утро, — тихо произнес он. — Мы все так делаем, когда отправляемся в полет.
Сантэн промолчала, но Майкл увидел, что ее смуглые щеки снова приобрели тот чудесный румянец.
— Мы зовем вас счастливым талисманом, ангелом удачи, l’ange du bonheur…
Сантэн засмеялась.
— А я вас называю le petit jaune, желтым малышом, — ответила она.
Желтый «сопвич»… Майкла охватило ликование. Она знала именно его!
А Сантэн продолжила:
— Я жду, когда все вы вернетесь, и пересчитываю моих цыплят, но они так часто не возвращаются, особенно новенькие… И тогда я плачу и молюсь за них. Но вы и тот зеленый всегда возвращаетесь, и я радуюсь за вас.
— Вы так добры… — начал было Майкл, но тут вернулась из кладовой Анна с глиняным кувшином, от которого пахло скипидаром, и настроение упало.
— А где папа? — спросила Сантэн.
— В подвале, проверяет животных.
— Нам пришлось держать всю живность в подвале, — пояснила Сантэн, направляясь к каменной лестнице, что вела вниз. — Солдаты воровали кур и гусей, молочных коров угоняли. Мне пришлось сражаться даже за Нюажа!
Наклонившись над лестницей, она закричала:
— Папа! Ты где?
Снизу донесся приглушенный отклик, и Сантэн закричала снова:
— Нам нужна бутылочка коньяка! — И тут же ее тон стал увещевательным: — Нераспечатанная, папа! Это не для развлечения, а в медицинских целях! Не для тебя, у нас тут пациент…
Сантэн бросила вниз связку ключей. Несколько минут спустя послышались тяжелые шаги, и в кухне появился крупный лохматый мужчина с большим животом; он прижимал к груди бутылку коньяка, словно младенца.
У него были такие же курчавые густые волосы, как у Сантэн; волосы падали ему на лоб, их уже пронизали седые пряди. Усы мужчины были пышными и навощенными и походили на впечатляющие копья. Он хмуро уставился на Майкла единственным темным блестящим глазом. Второй глаз был прикрыт пиратской черной повязкой.
— Кто это такой? — резко спросил он.
— Английский летчик.
Лицо мужчины слегка разгладилось.
— Союзный воин, — сказал он. — Товарищ по оружию… еще один уничтожитель проклятых бошей!
— Вы сорок лет не могли уничтожить этих бошей, — напомнила ему Анна, не сводя взгляда с ожогов Майкла.
Но мужчина не обратил внимания на ее слова и подошел к Майклу, по-медвежьи раскинув руки, чтобы обнять его.
— Папа, осторожнее! Он ранен!
— Ранен! — воскликнул папа. — Коньяк!
Эти слова для него словно были связаны воедино. Он нашел два тяжелых бокала без ножек и поставил их на кухонный стол; подышав на каждый определенно чесночным дыханием, он протер их полой куртки, после чего сломал красную восковую печать на горлышке бутылки.
— Папа, это ведь не ты ранен! — строго произнесла Сантэн, когда он наполнил оба бокала до краев.
— Я не стану оскорблять такого безусловно достойного человека, предлагая ему выпить в одиночку.