Старик упал на колени.
— Вы же пришли в ответ на наши молитвы! — воскликнул он. — Прошло уже много лет с тех пор, как здесь был священник. Когда прятались в лесу от разбойников, мы молили Господа дать нам знак.
— Они приходили сегодня? — нервно спросил Захария.
— Нет, ответила женщина. — Это случилось вчера днем. Мы не смели возвращаться до сегодняшнего утра.
— Тогда они должны быть уже далеко отсюда, — произнес он. Женщины принялись завывать, раскачиваясь из стороны в сторону. Спутница Захарии, не оглядываясь, шла к частоколу и, выйдя за ограду, скрылась из поля зрения. Она направлялась на запад. — Я ничем не могу вам помочь, — вымолвил он наконец.
— Но ты же священник! — закричал кто-то. — Ты должен остаться и отпеть этих храбрецов!
— Господь простил все наши грехи. — Как он ненавидел их в эту минуту — за их плач, за надежду на спасение, которую им дал его приход. Он не мог спасти даже себя самого. — Молитесь своим предкам, как это делали ваши бабки. Может, тогда удача вернется к вам.
Он повернулся и последовал за госпожой. Еще долго у него в ушах стояли их крики и плач, хотя на самом деле сгоревшая деревня осталась далеко позади и он не мог ничего слышать.
Через три дня после того, как «орел» доставил сообщение, Лавастин и его свита добрались до монастыря святой Женофевы. Какой-то фантазер ухитрился вырезать ворота в форме собак, и эта символика перенеслась и на дом для гостей, где в каждой вещи угадывался собачий силуэт.
Аббатиса прислала служанок помочь высокородным гостям привести себя в порядок после долгого пути, а потом пригласила их отобедать с ней.
Аббатиса оказалась поразительно молодой, чуть старше Таллии. Младшая дочь древнего и благородного рода, мать Арментария получила аббатство, когда ей исполнилось двенадцать лет. Тетушка ее матери основала этот монастырь и была его первой настоятельницей; с тех пор женщины только этой семьи становились здесь аббатисами. Мать Арментария привыкла вести монастырское хозяйство и справлялась с этим очень успешно, так что вверенные ей земли процветали. Монахини нежными голосами пели молитвы.
Святая Мать, что принесла в мир жизнь,
Благословенная Текла, узревшая смерть,
Ты — Божья благодать в образе женщины,
Позволь нам молиться тебе и радоваться.
Арментарии не терпелось узнать последние новости.
— Я слышала, что король Салии предложил одного из своих сыновей в женихи принцессе Сапиентии. Примет ли король Генрих это предложение? Некоторые из моих владений граничат с Варре и Салией, что причиняет мне немалое беспокойство: салийские лорды предъявили права на некоторые территории, хотя у меня есть грамоты, подтверждающие их принадлежность монастырю. Надеюсь, свадьба положит конец подобным недоразумениям.
— Возможно, король предпочтет обрести союзников на востоке. Судя по донесениям, варвары снова начали там набеги.
— Ну-у, у короля две дочери, — заметила настоятельница, — и два сына, хотя один из них и рожден вне брака. Так что Генрих может заключать достаточно выгодные союзы, которые принесут пользу и нам, его слугам.
— Разве вы не Богу служите? — резко спросила Таллия. Ответ матушки Арментарии был не менее резок:
— Не соизволите ли вы, леди Таллия, помолиться вместе с нами в часы Вигилий? Возможно, тогда вы лучше поймете, как мы служим Господу.
— Я с радостью буду молиться с вами всю ночь. Кроме того, я хотела бы поговорить с вами о некоторых вещах.
Лавастин с удивлением посмотрел на невестку, но не смог воспрепятствовать ее желанию. Не смог возразить и Алан. Когда они покинули трапезную, Таллия, как обычно, ушла молиться. Алан не мог последовать за ней — в ту часть монастыря заходили лишь женщины.
Лавастин увел сына в сад, подальше от ушей лорда Жоффрея и остальных. Собаки послушно шли за ними. Положив руку на плечо Алана, граф строго спросил:
— Она еще не беременна? Боюсь, только ребенок излечит ее от этой чепухи.
— Н-нет, отец. Еще нет. Она такая… — Он запнулся, не зная, как объяснить.
— Крепкий орешек, нелегко будет с ним справиться. Но награда должна быть сладка.
Алан принялся было извиняться, но Лавастин остановил его:
— Не надо, сын мой. Ты поступаешь как настоящий мужчина. Она только-только начала доверять тебе. Боюсь, свою упрямую натуру она унаследовала от матери, а простоту душевную — от отца.
Алан не нашелся с ответом.
— Думаю, не простота, а набожность делает ее такой, какая она есть, — наконец произнес он.
В кустах жужжала пчела. Страх изучал посадки репы и редиса, Ярость лизала Алану руку. Раздался звон колокола, созывающего монахинь на молитву.
— Если бы она была набожной, то не стала бы так цепляться за свою ересь, — возразил Лавастин. — Но если бы в ее словах таилась опасность, мать Схоластика не позволила бы ей выйти из монастыря и смущать умы верующих. Или пригрозила бы отлучением от церкви. Но священники не боятся ее бредовых речей. Значит, и нам не стоит их страшиться
— Но она только и делает что молится! Я просто не знаю, как мне себя вести!
— Она так привержена своим убеждениям, потому что находит в них успокоение. Ты должен завоевать ее доверие так же, как каменщик возводит крепость: камень за камнем. Чем осторожнее ты будешь, тем прочнее окажутся фундамент и стены. Лучше подождать и продвигаться вперед чуть медленнее, чем разрушить ваши отношения и восстановить ее против себя. У вас может быть много детей, и не важно, когда они появятся — через десять месяцев или через двадцать.
У ворот всполошились гуси. Вспышка насторожилась и побежала туда. До этого гуси мирно паслись, ни на что не обращая внимания, а сейчас они вытянули шеи и шипели, словно увидели врага.
— Но что это за проклятие, о котором предупреждает принц Санглант?
Лавастин свистом подозвал Ярость и потрепал ее по голове.
— Кровавое Сердце мертв. Если он все еще может нанести удар, мы должны быть готовы отразить его. — Граф мрачно улыбнулся. — И еще мы должны верить в милость Божью.
Псы вдруг словно обезумели. Страх заметался у ворот, Вспышка убежала в поле, Горе и Ярость принялись носиться по саду, приминая опавшую листву. Ярость схватила Алана за рукав и потянула за собой. Ужас застыл возле графа, грозно рыча и готовясь отразить любое нападение.
Собаки яростно лаяли. На мгновение Алану показалось, что у земли мелькнуло что-то белое, но оно тотчас исчезло. Из церкви доносились песнопения монахинь:
Ляг возле меня, о Владыка,
Защити меня от всякого зла,
Пусть Владычица поет надо мной, охраняя мой сон,
Ты оберегаешь детей своих.
Господи, помилуй! Владычица, помилуй нас!
Вспышка припала к земле и принялась копать. Из-под лап летели комья земли, через минуту к ней присоединились Ярость, Горе и Страх, все вместе они рыли яму и громко лаяли.
— И что все это значит? — недоуменно спросил Лавастин у Алана, но Ужас схватил хозяина за запястье и потащил в сад, подальше от остальных собак.
Алан вздрогнул и дотронулся до мешочка, висевшего у него на шее, в котором он бережно хранил розу Повелительницы Битв. Даже сквозь полотно его пальцы обожгло холодом.
— Я посмотрю, — сказал он.
К ним приближались люди из свиты, привлеченные поднятым шумом. Лавастин неохотно позволил Ужасу увести себя к ним.
Алан подбежал к собакам. Их лай заглушал пение монахинь.
— Тише! Прекратите! — крикнул он, но они продолжали рыть, не обращая на него внимания. Во все стороны летела грязь, земля сразу попала ему в глаза и набилась в рот. Вдруг в яме показалось что-то белое: заметалось, завертелось во все стороны.
Вспышка схватила это и крепко сжала челюсти.
Остальные собаки как по команде прекратили лаять и окружили Вспышку. Гончая проглотила добычу, затем подняла голову и посмотрела на Алана. На секунду прижала сухой нос к его руке, потом развернулась и побежала в лес.
Алан побежал было за ней, но остальные собаки преградили ему путь. Они опрокинули его на землю, причем Горе улегся ему на грудь, а Страх и Ярость улеглись на ноги, так что Алан не мог и пошевелиться. Стойкость бросилась за Вспышкой, но не пошла в лес, а встала на опушке, словно часовой на страже. Гуси успокоились и снова принялись щипать траву.