Джеймс Оливер Кервд
Пылающий лес
Глава I
Час тому назад Дэвид Карриган, сержант Его Величества Северо-западной конной полиции, тихо напевал себе под нос и радовался жизни под чудесной синевой северного неба. Он мысленно благословлял Мак-Вейна, начальника N-ской дивизии на пристани Атабаска, за это поручение, которое пришлось ему так по душе. Он радовался, что едет в одиночестве по дремучему лесу и будет так ехать еще много недель, все дальше и дальше забираясь в глубь своего любимого Севера. Занявшись в полдень кипячением чая на берегу реки, окруженный с трех сторон зеленым лесом, словно волнующимся морем, он пришел к выводу — вероятно, уже в сотый раз, — что прекрасно быть одному на свете; недаром же и товарищи прозвали его нелюдимкой.
— Если случится что-нибудь со мной, — заявил он Мак-Вейну, — то никого извещать не надо. Семьи у меня нет уже давно.
Он был не из тех, кто любит много говорить о себе, даже и с начальником N-ской дивизии, но все же многие любили Дэва Карригана, и многие оказывали ему свое доверие. Правда, Мак-Вейн знал про него одну историю, которую он мог бы рассказать, но хранил ее про себя, инстинктивно понимая, что это — святыня, которой касаться не следует. Карриган же и не подозревал, что Мак-Вейну хорошо известно то, о чем он сам ни разу не проговорился ни одним словом.
И об этом он тоже думал час тому назад. Это-то прежде всего и погнало его на Север. И вот, скрученный жизнью и временно потерявший под ногами почву, он здесь был вознагражден за все. С этих пор в нем и проснулась страстная любовь к Северу, который стал его божеством. Казалось, никогда не было времени, когда бы он не жил под одним только открытым небом. Ему исполнилось тридцать семь лет. Немножко философ, как и всякий, кто живет на вольном чистом и залитом солнцем воздухе, он относился к ближним благожелательно, даже надевая на них кандалы; виски у него слегка серебрились, но он страстно любил жизнь. Эта любовь к жизни наполняла его всего и заставляла преклоняться перед ее величием.
Итак, час тому назад, забравшись в далекие от Атабаски лесные дебри, он радовался своему настоящему положению. Еще дальше к северу находился в ста восьмидесяти милях от него форт Мак-Муррей, за ним в двухстах милях был Чипевайан, а еще дальше форт Маккензи, с его тысяча пятисотмильной дорогой к Ледовитому океану. Дэва Карригана пленяли эти бесконечные расстояния и их почти полное безлюдье. Однако здешних людей он любил. Всего час тому назад он проводил глазами две Йоркские лодки, которые шли вверх по реке. В каждой лодке было по восемь гребцов. Они пели, и голоса их раскатывались между стенами прибрежных лесов. Обнаженные руки и плечи гребцов блестели на солнце; они гребли, словно древние викинги. Лодки уже давно скрылись из виду, но еще слышались замиравшие отзвуки поющих голосов. Тогда он встал на ноги у своего потухавшего костра и так выпрямился, что затрещали кости. Хорошо в тридцать семь лет чувствовать в себе горячую кровь и крепкие мышцы.
Да, в зимнюю пору здесь шла жестокая борьба между человеком и зверем, а также между крупными торговцами пушниной. Здесь не знали жалости и пощады. Никто не интересовался тем, был сыт или голоден тот или иной зверолов, оставался ли он в живых или помирал. Париж, Вена, Лондон и другие великие столицы мира должны иметь свои меха. Чем же иным могут быть покрыты белые плечи? А звероловы, в свою очередь, жили только вырученными от мехов деньгами. Так в течение уже двух столетий качался этот маятник, касаясь одним своим концом роскоши, теплоты и красоты, а другим — холода, нужды и глубоких снегов.
Все это Дэвид Карриган живо представлял себе час тому назад на берегу большой реки, а в жизни человека многое может измениться за те же шестьдесят минут. Час тому назад его единственной задачей было поймать живым или мертвым Черного Роджера Одемара, того лесного дьявола, который около пятнадцати лет тому назад, ослепленный местью, загубил шесть человеческих жизней. Уже десять лет все думали, что Черный Роджер умер, но вот за последнее время стали приходить с Севера таинственные слухи: он жив. Люди видели его. За слухами пошли факты. Его существование было установлено. Тогда и правосудие решилось на опасные поиски, избрав своим вестником Дэвида Карригана.
«Доставьте его живым или мертвым!»— таковы были последние слова начальника, Мак-Вейна.
И вот теперь, вспоминая это прощальное приказание, Карриган усмехнулся, хотя у него от полуденной жары пот ручьем катился с лица. Прошло всего шестьдесят минут с тех пор, как он покончил со своим чаем, и вдруг произошло нечто совершенно необычайное, словно удар грома в ясный солнечный день.
Глава II
Съежившись за камнем чуть больше его тела, зарывшись в белый мягкий песок, словно кладущая яйца черепаха, Карриган не скрывал от себя правды. Он попал в чертовски скверное положение, и чтобы облегчить свою душу, он беспрестанно твердил это самому себе. Голова у него была непокрыта по той простой причине, что шляпу сорвала пуля. Белокурые волосы были полны песку. Лицо покрылось потом. Но голубые глаза блестели насмешливо и зло, хотя он и сознавал, что ему не сдобровать, если тот, другой, не выпустит всех зарядов.
В двадцатый раз огляделся он кругом. Со всех сторон его окружал плоский и ровный песок. Футах в пятидесяти от него тихо плескались речные волны, разбиваясь о желтые берега. А с другой стороны, на том же расстоянии, стояла зеленая и веющая прохладой сплошная стена леса.
Между рекой и сосновой чащей была только одна эта глыба, за которой он и сидел теперь съежившись, точно боявшийся сорваться с места заяц. И скала-то была лишь простой выпуклостью сланцево-глинистой почвы. Покрывавший ее, словно ковром, слой песка был не толще четырех-пяти дюймов; он не мог зарыться в него или наскрести его в таком количестве, чтобы окружить себя подобием вала. А его враг, залегший ярдах в ста от него, видимо, был таким же смелым негодяем, как и отличным стрелком.
Карриган трижды успел убедиться в этом после того, как у него родилась мысль внезапно скрыться под защиту леса. Всякий раз, как только его шляпа слегка показывалась из-за скалы, ее быстро и ловко пробивала меткая пуля. Третья пуля отбросила шляпу футов на двенадцать. Стоило ему показать хотя бы одну складку, как пуля тотчас же попадала в нее с безошибочной точностью. Дважды показывалась кровь. И веселый огонек постепенно исчезал из глаз Карригана.
Ему пришлось долго ломать себе голову над тем, чего добивается его враг. Его не хотят ни ранить, ни обезоружить. Его хотят просто убить. Убедиться в этом было нетрудно. Стараясь не выставлять руки или плеча, он вынул из кармана белый носовой платок, привязал его к концу винтовки и выставил над скалой, точно белый флаг. Потом с такой же предосторожностью он высунул кусок сланца, который на расстоянии ста ярдов можно было принять за его плечи или даже за голову. Но едва сланец показался над скалой, как раздался выстрел, разнесший его на мелкие куски.
Карриган опустил флаг и съежился еще больше. Это была поразительная меткость. Он знал, что покажись он сам на одно мгновение, чтобы пустить в ход свою винтовку или свой тяжелый автоматический револьвер, то упал бы трупом, не успев нажать спусковой собачки. И в то же время он был уверен, что рано или поздно ему придет конец. Руки и ноги его затекли. Не может же он бесконечно сидеть согнувшись, точно складной нож, под такой ненадежной защитой!
Его враг скрывался на опушке леса, но не прямо перед ним, а где-то в ста ярдах вниз по течению. Много раз Карриган спрашивал себя, почему его противник не проползет через лес с винтовкой, чтобы занять новое и удобное место обстрела, которое находилось как раз между выступом скалы и лесом. Ведь с той стороны он оказался бы для того, другого, совершенно беззащитным. Но враг, находившийся в ста ярдах вниз по течению, не сдвинулся с того места, откуда впервые раздался его выстрел. В тот момент Карриган шел открыто по мягкому белому песку. Он почувствовал словно ожег у своего левого виска: на полдюйма правее — и он лежал бы трупом. С быстротой того же выстрела он упал за единственное прикрытие, сланцевую глыбу.