Как он это сделал?
Номера этажей продолжают ползти вверх. Пятидесятый. Шестидесятый. Чем выше мы поднимаемся, тем нереальнее кажется город. Исчезают люди. Здания превращаются в игрушечные домики. Ладьи на шахматной доске, которая ставит тебя в тупик.
Внезапно мне будто выплёскивают в лицо ледяную воду.
Куда мы едем? - я делаю угрожающий шаг к Голубому Галстуку. - Что находится в этом здании?
С тобой хочет поговорить руководство, - говорит он. Желудок подпрыгивает.
Он здесь? - язык отшатывается от его имени. - Он... здесь?
Три хорошо одетых упыря улыбаются мне. Даже Чёрный Галстук.
Я бью Голубой Галстук плечом, отбрасывая его к кнопочной панели. Отчаянно колочу по кнопке аварийной остановки, но ничего не происходит. Кулак Чёрного Галстука сносит меня, как автобус, и я отступаю назад, наблюдая перед глазами вспышки и пятна. Джули включается в потасовку так, будто мы её планировали. Она запрыгивает на спину Чёрного Галстука и накидывает наручники ему под подбородок, стянув шею цепью так сильно, что она почти исчезает в его плоти. Но он выглядит невозмутимым. Он тянется за спину и хватает Джули за волосы. Она вскрикивает, когда он стаскивает её со спины и бросает на пол. В его кулаке остаётся клок золота. Он видит, как я смотрю на него, одаривает меня расчётливой ухмылкой и прячет его в карман.
Ужас сменяет гнев. Я прижимаюсь к стене, готовясь ударить его и, надеюсь, вытолкнуть через стекло, а потом избивать до тех пор, пока не воссоединимся с улицей. Но Голубой Галстук тычет мне в шею электрошокером, и я падаю.
Чёрный Галстук поднимает Джули с пола. Он придерживает её за плечи, пока Голубой Галстук прижимает шокер к её груди.
Стой, - хриплю я, поднимаясь на колени.
Сейчас нам нужно ваше полное сотрудничество, - предупреждает Жёлтый Галстук.
Пошла... ты! - рычит Джули сквозь стиснутые зубы. Между её клыками вспыхивают искры. В моём мозгу мелькает ещё одна мелочь, ещё один кусочек паззла в женщине, которую я люблю: исследования показали, что ругань оказывает анестезирующий эффект.
Ругань облегчает боль.
Лифт звякает. Двери открываются. Чёрный Галстук отпускает Джули, и она
мешком валится на меня. Я не могу обнять её, поэтому импровизирую: прижимаюсь подбородком к её макушке.
Ты в порядке? - шепчу я.
Она слабо кивает и трётся головой о мой подбородок. Её дыхание согревает мою шею.
Если вы сейчас пойдёте с нами, - говорит Жёлтый Галстук, выманивая нас из лифта, - то мы передадим вас руководству, и они с радостью вам помогут.
Мы заходим в квартиру, чьи резкие контрасты придают ей ауру художественной инсталляции — может, это какой-нибудь неуклюжий комментарий о безудержном потреблении или о пустоте богатства. Как и вестибюль внизу, самая высокая резиденция в западном полушарии оказалась запущенной. Изящная кожаная мебель в пятнах и трещинах, белые мраморные столешницы в пыли, а полы из светлого дуба потемнели от следов ботинок, ведущих вглубь. Это могла быть чаша с плодами, но сейчас в ней засохшая гниль, просто один из ароматов кладбища, раздражающих мой нос. Но больше всего меня беспокоит другой: сигаретный дым.
Или, точнее, человеческая плоть, разложившаяся по его вине.
Он здесь.
После стольких лет. Он по-прежнему здесь. Ждёт меня. Выползает из моего подвала.
Атвист.
Это имя врывается в мои мысли, вгрызается в мою личность подобно тому имени, тому странному шуму, начинающемуся с «Р», которое мне дали родители. Что, если он назовёт его вслух? Что, если он выпустит его из моей головы и сделает его реальным вместе с остальной тёмной жизнью?
Всё перезапишется? Я исчезну?
Я чувствую удар в спину и шагаю вперёд. Я даже не понял, что остановился.
Странно, по квартире разбросаны стулья, валяются разорванные книги, а на стенах из гипсокартона глубокие царапины. Я бы не удивился, узнав, что у деда был ручной медведь. Все светильники разбиты, и, хотя квадратные окна обеспечивают достаточный обзор, комната наполнена мраком. Солнце скользнуло за тёмное облако, плывущее через океан. Окна скрипят на ветру.
Пичмены ведут нас в гостиную прямо по дорожке из следов ботинок — по- видимому, во всём пентхаусе ходят только здесь. Я помню эту комнату. Я помню камин с его безупречно нарубленными кедровыми дровами, который никогда не горел. Я помню рояль, который доминировал над пространством, как глянцевая
чёрная скульптура, на котором я никогда не играл.
«Ты хоть когда-нибудь устаёшь? - иногда хотел бы я спросить. - Ты когда- нибудь задавался вопросом, над чем мы работаем?»
А он бы рассмеялся и сказал: «Нет».
«Мы столько всего приносим в жертву, - сказал бы я ему, когда мир вокруг меня начал расплываться после нескольких выпитых стаканов. - Нашу жизнь и жизнь остальных. Ты когда-нибудь спрашивал себя, зачем?»
А он бы рассмеялся и сказал: «Затем, что мы можем. Потому что если бы этого не сделали мы, сделал бы ещё кто-то. Так устроен мир».
Рояль весь в пыли, но он цел. Брёвна посерели, но, кажется, ещё способны согреть этот мраморный склеп, если бы кто-нибудь поджёг их. Я помню эти светильники. Только не помню белой занавески, которая тянется от стены к стене, деля пространство на две половины, как роскошную больничную палату.
Руководство хочет поговорить с вами, - повторяет Голубой Галстук, и они с Жёлтым проходят вперёд, прижимаясь спинами к занавеске. Я ожидал, что они драматично отдёрнут её, открывая Атвиста и членов его правления, сидящих за длинным чёрным столом. Но пичмены просто стоят. Свет за занавеской отбрасывает на неё бесформенные тени. А потом:
«Мы знаем, кто ты».
У меня в волосах зажужжали пчёлы. В ушах — москиты. В мозгу закопошилось паучье гнездо. Я привык слышать голоса, но это другое. Это не моя совесть, не моё прошлое и не призрак, которого я поглотил. Голос идёт снаружи.
«Мы знаем, что ты сделал, и хотим, чтобы ты всё исправил».
В последний раз, когда я слышал похожий голос, я не знал, был ли он реальным или моей проекцией. В разгар мрачных событий на Стадионе, окружённый армией скелетов, это не имело большого значения. Голос пел, выл бессвязно бормотал, и я изо всех сил старался его игнорировать, раскалывая ухмыляющиеся черепа. Но ужас в глазах Джули избавляет меня от утешительной неясности. Голос настоящий.
«Ты дашь нам то, что мы хотим, или мы найдём способ это получить».
Голос такой же бессмысленно уверенный, каким я его запомнил. Скучная монотонность заранее известных выводов. Но в его тембре появилось что-то новое. Скрипучая нота агрессии.
Он.
«На постройку нашей машины ушли века. Она была прекрасна. Она
обеспечивала людям безопасность, скармливая их нам. А ты сломал её».
Р, что это? - шепчет Джули, прижимая ладони к щекам.
«Ты запутал людей. Ты сказал, что видишь вещи, которых не существует. Ты запутал чуму, и теперь мир наполняется людьми, которым нет места. Люди, которые не помещаются нам в рот. Они напуганы, а мы голодны».
Это он, но его голос — только один голос в хоре или, может быть, в толпе, поскольку здесь больше шума, чем гармонии. Будто миллион стариков орут друг на друга, пока их голоса не сливаются, не усредняются и их софизмы не сливаются, наконец, в истину.