Внезапно в самом углу экрана появилась светлая точка. Постепенно она стала расти и шириться. Она походила на огонь электросварки, только кровавого цвета.
Очень быстро огненная зона захватила весь экран. На него стало больно смотреть.
Вдруг в центре появилось что-то фиолетово-чёрное, и всё сразу исчезло.
— Все, — сказал министр, раскуривая трубку.
— Есть попадание! — сказал Молния. — Признаю свой расчёт неверным. Верен ваш, товарищ уполномоченный правительства. Прошу отстранить меня.
Министр пристально посмотрел на Молнию.
— Просишь? А ещё военный! Прошлый раз я тебя как будто не спрашивал… — И министр выпустил клуб дыма.
— Теперь надо… м-да!.. Второй. И если всё будет в порядке, тогда уж, благословясь, и залп…
Министр спрятал в карман книжку, которую держал всё время в руках, и дал предупредительный сигнал по строительству. Потом посмотрел пристально на Молнию:
— Огонь!
— Есть огонь! — ответил тот и нажал кнопку.
Только на секунду появилась на экране Земля. В следующий момент всё исчезло.
Молча смотрели люди на пустой экран.
Спустя несколько секунд страшный огненный вихрь пронесся над строительством.
Затряслась центральная будка управления. Повалилась одна её стена. Кленов, министр, Молния лежали на полу…
Снаряд разорвался, едва вылетев из орудия.
Через минуту Сергеев и полковник поднялись, но старый профессор так и остался лежать, подогнув острые колени и вытянув жилистую шею. Ртом он судорожно ловил воздух. Мертвенная, зеленоватая бледность покрыла его лицо. Из-под прикрытых век виднелись только белки.
Василий Климентьевич опустился на колени, стараясь расстегнуть у Кленова воротничок.
Глава вторая
Исполнение желаний
После неудачного испытания снарядов с заменителем профессор Кленов вместе с Василием Климентьевичем вернулся в Москву.
Переоценив свои силы, Кленов рассчитывал помочь Марине в получении нужного изотопа радия-дельта. Однако сразу же по приезде старый профессор занемог и не выходил из своей комнаты. Лечь в больницу он наотрез отказался.
Но оставаться в стороне от общей борьбы он не хотел. И днем и ночью он лежал в постели с наушниками на голове, настроив чувствительный радиоприемник на «обратную волну Матросова».
Конечно, можно было воспользоваться и репродуктором, но наушники выключали Кленова из всего окружающего, переносили в многоголосый мир эфира.
Кленов знал, что на аппаратуре обратной волны дежурства ведутся и без него, но он одержим был идеей первым поймать сигналы созданного им радиопередатчика отраженной волны.
Кленов не открывал штор, и дневной свет почти не проникал в его комнату. В полумраке виднелся стол, так заваленный книгами, что на нём мог с трудом поместиться листок бумаги. Надо бы прибрать, да нет сил, а главное, времени. Кресло, стулья, шахматный столик… Всюду стопки книг. Не успевал всё прочитать, а заведено было не класть книгу в шкаф, пока не просмотрена. Теперь всё равно не успеть даже перелистать.
Доктор потом разберется, передаст в библиотеки. Уж очень он качает головой, когда выслушивает своего «аллигатора».
Когда Кленов лежал на боку, ему была видна стена с картинами. Он начал коллекционировать их ещё в Соединенных Штатах. Профессор Вонельк приобретал только картины русской природы, нарисованные преимущественно Левитаном. Каких ухищрений стоила ему заблаговременная пересылка их в СССР!
Особенно близки были ему картины, где на фоне неба виднелись верхушки деревьев или где в небе плыли облака.
Улетевшее облачко!.. Оно улетело из жизни много лет назад, а вместе с ним и способность любить.
Странно думать, что в студенческие годы у него были друзья, что он сочинял стихи о любви. Что же так неузнаваемо изменило его, сделало нелюдимым и аскетом?
Жизнерадостный, влюбленный, наивно мечтающий о прекращении войн, Кленов погиб вместе с Мод во время взрыва в Аппалачских горах. И он ещё раз погиб, утонув вместе со своими иллюзиями в Атлантическом океане, когда моторный бот был потоплен японской подводной лодкой.
Спасенный в море Вонельк был уже другим. Он принял чужое имя и весь сосредоточился на сокрытии от Вельта своей тайны. Имитировав потерю памяти, он начал жизнь сызнова. Никто не догадался, что необыкновенный студент потому в полтора года окончил Корнельский университет, что был уже профессором. И Джону Аллену Вонельку не так трудно было вскоре действительно стать профессором Корнельского университета. Никто не знал, как страдал он в добровольном своём изгнании, лишенный друзей и родины, нося выдуманный им крест служения человечеству.