— М-да!.. Весьма серьезно и печально. Вижу, извелись вы со своими опытами. Молодость свою не бережете. Ради бога, не обращайте на меня внимания. М-да… Я бы прибрал постель…
— Не смейте, Иван Алексеевич. Сейчас же ложитесь. Ну, я очень прошу вас, очень… — Марина так посмотрела на Кленова, что тот только зажевал челюстями и подчинился. — Теперь я отдерну шторы и на минуту отворю окно. Хорошо? У вас есть тряпка? Я вытру пыль.
— Несомненно, тряпка имеется. Не извольте беспокоиться… Что это вы, право?.. Я бесконечно, рад вашему приходу!
Марина, слабая, едва держась на ногах, стала прибирать комнату. Она то и дело присаживалась отдохнуть.
— Можно сложить книги в шкаф? — спросила она.
— М-да… Видите ли, я ещё их не просмотрел. Ну ладно, теперь уже всё равно.
— Почему всё равно, Иван Алексеевич?
— Нет, нет… ничего… Я имел в виду, что вам, ласковая моя, всё дозволительно: складывайте их куда хотите.
— Какие у вас прекрасные картины, Иван Алексеевич! Вы так тонко понимаете живопись.
Залитая солнцем комната меняла вид.
— Когда я перекладываю ваши рукописи, у меня дрожат руки. Ведь я училась по вашим книгам, — говорила Марина, с улыбкой смотря на растроганного профессора. — Хотите, я согрею вам чаю?
— Премного буду благодарен, дорогая Марина Сергеевна… Сочту за счастье выпить чашку вместе с вами.
Предложи Марина сейчас Кленову мороженое, которое он никогда не ел, он с радостью бы согласился.
Марина покачала головой:
— Я приготовлю вам чай, но сама я не буду, Иван Алексеевич. Вы даже не понимаете, что у меня за состояние. Радиация, оказывается, вызывает тошноту…
Поставив чайник, Марина снова села отдохнуть.
— Ну вот… Помните, как вы защищали диссертацию? — говорил Кленов. — Какая вы были тогда, я бы сказал, светлая и настырная… И вы, право, очаровали меня… М-да!.. Вы меня извините, покорнейше прошу, что я в наушниках. Я ведь всё слушаю, слушаю и слушаю…
— Иван Алексеевич, если б вы знали, как…
— Не стоит благодарности, право…
— Нет! Как я вас люблю!
— «Люблю»? М-да!.. Как это странно — «люблю»… Никогда не слышал этого слова… по-русски. «Люблю»… Разве меня можно любить? Сделавшего так много против вас?
— Иван Алексеевич, говорят, что сердце не объясняет…
— Ма-шень-ка, — тихо и раздельно, словно вслушиваясь в это слово, произнес Кленов.
— Что? — тихо отозвалась Марина.
— Нет, я просто так… Я желчный, завистливый старик. Я завидую вашему отцу. Как бы я хотел иметь такую дочь! Или внучку… Ведь вы могли бы быть моей внучкой… Я бы так гордился вами!.. М-да!.. Так нелепо и горестно сложилась жизнь. Наверно, это большое счастье — иметь детей?
— Огромное, Иван Алексеевич! — сразу оживилась Марина.
Она встала и подошла к радиоаппаратуре, положила свою тонкую, почти прозрачную руку на голубой ящик, почувствовала холод металла и отдернула ее.
— Огромное счастье, Иван Алексеевич, — продолжала она. Её затуманенные глаза смотрели вдаль. — Иногда мне кажется, что я буду очень счастлива… А иногда мне так горько, что не хватает слез… За эти дни я плакала больше, чем за последние десять лег. Можно, я сяду на вашу постель? Какая у вас большая рука… Скажите, ведь вы верите? Вы услышите сигналы?
— Верю, Машенька, верю… Вся моя жизнь теперь в этой вере. До сих пор я думал, что хочу этого ради человечества… А хотел-то ведь ради себя… А теперь… — Старик закрыл глаза и замолчал.
Марина гладила его лежавшую поверх одеяла руку. Она с нежностью смотрела на худое лицо старика с провалившимися щеками, с запавшими глазницами, с клочковатой белой бородой… Она гладила его руку и видела, как сначала из одного глаза, а потом из другого медленно сползли две слезинки.
— А теперь для вас этого хочу, ради вас всей душой своей хочу… И благодарен вам за светлое чувство, которое вы пробуждаете во мне… Вот за эти слезинки, которых не стыжусь… Предыдущие принадлежали Мод…
Марина своим платком вытерла глаза старику.
— Чай поспел, Иван Алексеевич, — сказала она и улыбнулась.
И, забыв про чай, они смотрели друг на друга, думая каждый о своём.
Кленов ощущал величайшее умиротворение. Может быть, такое чувство бывает только раз в жизни… перед концом.
— Какая страна, какое время, какие люди! — говорил он, видимо, сам себе.
— Люди? — переспросила Марина.
— Да… Вы, он… И всё вы, люди будущего…
В передней раздался шорох.
— Почтеннейший, вы, может быть, думаете, что вас грабит однорукий бандит? Так ничего подобного? Это я, ваша назойливая сиделка. Прилетел к вам на минуточку, раздеваюсь, вешаю пальто… Привожу себя в порядок… Ведь отсюда я полечу к своей пациентке, к нашей Машеньке, как мы с вами говорим… Она очень плоха и неосторожна… Может быть, героична! Склоняюсь. Право учёного! Пренебрегает радиацией. Итак, как вы себя чувствуете?