Я ехидно улыбался в бокал.
К моменту, когда гости отпробовали последнюю перемену, слуги довели до совершенства фуршетные столики в соседней, танцевальной зале. Теперь можно было подняться, размять ноги, пообщаться с кем-то, до кого раньше можно было разве что докричаться. Шехмин Севега и Предмия Бограм мигом оказались рядом, мило защебетали. Аканш, Ревалиш, Ягрул и Ильсмин, которые служили под моим началом ещё тогда, когда я только начинал свою офицерскую карьеру, а также Седар, мой друг-гладиатор, прилепившийся к нашей компании позже, собрались группкой в другом конце залы. К ним потянулись и другие мои сподвижники. Эти сотню раз пили вместе, им всегда будет о чём потрепаться.
А государь, обогнув стол, сперва сказал несколько слов Аштии, потом с лордом Бограма о чём-то заговорил, увлёкся. Музыканты, скрывшиеся за резным, густо увитым зеленью экраном, начали играть — сперва тихо, чисто для фона. Чуть позже будет объявлен первый танец, а пока не особенно-то тянет танцевать, все объелись, надо, чтоб пища и напитки немного улеглись. Я подошёл к жене, помог ей выйти из-за стола.
— Ты будешь со мной танцевать? — спросила Моресна, расправляя складки платья.
— Разумеется.
— Ну может, ты уже успел кого-то пригласить.
— Хочешь, чтоб я танцевал с тобой первый танец? А если его величество пожелает тебя пригласить?
— Он не пожелает. — Жена слегка покраснела.
А я вспомнил один из первых императорских приёмов, на котором мы с ней присутствовали уже в качестве господина и госпожи Серта, бывшего Хрустального графства. Император пригласил Моресну на первый танец. Я тогда ещё танцевал не очень уверенно, потому предпочёл постоять в уголке. И понаблюдать за тогдашней фавориткой его величества, которая бесилась просто-таки не по-аристократически, глядя, как государь танцует и любезно беседует с дурнушкой Серт. Фаворитка была по имперским меркам очень красива — то есть весом больше центнера, щекастая, такая полногрудая, что, наверное, грудями при желании могла задушить… И умом не блистала, видно сразу.
Однако где-то к середине музыкальной композиции я начал нервничать. Сперва категорически не понимал, в чём же дело, сам себе изумлялся, потому что никогда не относился к числу болванов, ревнующих свою женщину к фонарному столбу или воображаемому другу. Да и к чему было ревновать, если она никогда не давала мне ни малейшего повода?.. Стоп — а почему вообще появились мысли о ревности? Из-за какого-то дурацкого танца?
Потом я осознал, что напряжена и супруга. Государь, корректно поддерживавший её то под локти, то за талию, улыбался свободно и непринуждённо, а она — нет. Может быть, что-то было в этом их лёгком светском разговоре? Что-то, обеспокоившее её и заставившее насторожиться меня?
Однако музыка довольно скоро закончилась, и государь, галантно округлив локоть, сопроводил Моресну ко мне. Корректно улыбнулся и ушёл танцевать со своей фавориткой. Я осторожно заглянул под низко сползшее покрывало. Жена приятно розовела, но губы были плотно стиснуты.
— Что случилось?
— Его величество…
— Ну?
Она глубоко вздохнула.
— Я думаю, мне удалось в допустимой форме дать понять, что я не хочу быть наложницей императора.
— А он предлагал?
Она взглянула на меня глубоким, вдумчивым, очень женским взглядом, который меня в ней всегда восхищал. В такие минуты мне казалось, что сама вековая мудрость, взращённая и взлелеянная представительницами противоположного пола, смотрит на меня из её глаз. И тайну, которую она хранит, мне не по силам разгадать. К моей радости.
— Если женщина не желает такого внимания к себе, она сделает всё, чтоб не допустить высказанного предложения.
— Хм…
— Мне кажется, я сумела показать, что государю лучше пощадить своё самолюбие и избегнуть отказа.
— Думаешь, у тебя могут быть неприятности? Он разозлился?
— Отчего? — удивилась она. — Ведь в Империи миллионы женщин. Любая будет счастлива стать наложницей государя. Из-за чего же государю злиться?
«Любая — но ты-то не счастлива», — подумал я с откровенным самодовольством. Но озвучивать не стал. Тут приходится помнить об особом положении его императорского величества. Если бы правитель пожелал взять себе мою жену на время или навсегда, в этом по имперским меркам не было бы ни малейшей обиды мне лично. Пожалуй, равные мне по титулу и положению имперцы даже завидовали бы. Но уж уязвлённым я бы себя не имел права чувствовать. И сердиться на супругу — тоже.