Я слизнул с пальцев неприятное на вкус лекарство, и свет звёзд ударил мне в лицо. Он был рассеянным, затуманенным, потому что небо постепенно затягивали облака, но это не ослабляло, а лишь размазывало свет по всему небосклону. Теперь для меня он сиял, как одна огромная люминесцентная лампа. К этому просто надо было привыкнуть.
Я вспомнил вдруг ночное небо у себя на родине. Оно было совсем иным, потому что снизу его всегда подпирали негаснущие огни большого города. Примерно так я сейчас и видел, как бывало во время прогулки по ночной Москве (Архангельск в этом смысле плёлся далеко в хвосте). Но поправка — там были и фонари, и витрины, и рекламы с подсветками домов, и чужие окна, источающие электрическое сияние. А здесь — только усилившаяся в десятки раз способность человеческого глаза воспринимать самые лёгкие намёки на свет.
Она как раз должна была иссякнуть к рассвету.
— Сюда. — Осмеш стал деловит и даже резок. — И вот сюда.
Теперь, в нынешнем восприятии, лабиринт засеки казался по-настоящему чародейским. Эти завалы воспринимались как стены, увитые драгоценным плющом, как своды замка, в котором живут или служат своим богам застывшие в трепетном восторге великаны-деревья. Небо, расстелившееся поверх крон, сыпало вниз пригоршни холодных искр — может быть, это какие-нибудь светляки, или мусор, или незаметно конденсируется ночная влага. А может, всё сразу. Но, шагая и поглядывая по сторонам, я уже нисколько не жалел, что лишён ночного отдыха. Это зрелище стоит того, чтоб его увидеть.
Дожидаясь, пока рассветёт, мы засели за одним из частоколов. Пока средство ночного зрения не прекратит действовать, нам к нашим же дозорным соваться нельзя — у них наверняка есть средства освещения, и они захотят рассмотреть новоприбывших. Так требует устав. А одного луча магической лампы хватит, чтоб всех нас ослепить, и даже плотно стиснутые веки не помогут.
К утру начался лёгкий дождик, и пригоршни искр превратились в настоящий водопад света, бесконечный поток бриллиантов, сыплющихся на землю и в падении играющих мириадами граней, мириадами оттенков. Прикрывая глаза от сияния, я подумал, что по окончании войны обязательно закажу для жены комплект украшений с драгоценными камнями, самый красивый, какой смогу добыть, и самые дорогие кружева. И вообще всё, что она захочет.
— Светает, — прошептал Осмеш. — Милорд замёрз?
— Как все. Ничего. Парни — размяться?
Глаза наконец перестало резать. Очень вовремя — свет нисходил всё увереннее, до рассвета оставалась сущая ерунда. Нащупывая ногой тропку, проводник повёл нас дальше, не забывая время от времени посвистывать — наверное, для дозорных. Один из наблюдателей специально высунулся из зарослей, чтобы показаться нам, но тут же спрятался обратно. Да, всё правильно.
— Думаю, милорд, это самое лучшее место, чтоб пытаться что-нибудь увидеть. Только надо подняться наверх, вот на ту площадку. С этой стороны — удобнее всего.
— Не смешно, — заявил я через несколько минут. — Я вижу лес. Завал с частоколом. И всё. Есть наблюдательные пункты поближе?
— Милорд… Да, есть, но оттуда обзор узкий, и там место только на одного. Он предназначен для того, чтоб известить о начале атаки и сразу уходить.
— Значит, оттуда видна опушка!
— Нет, милорд. Только начало лабиринта.
— Хм…
Я глубоко задумался. Здравый смысл и чувство долга во мне намертво схлестнулись с тем, что можно было назвать самоуверенностью? Нет, пожалуй, всё же нет. Скорее — гипертрофировавшимся за минувшие годы чувством ответственности. Эти три чувства рвали меня в разные стороны, и я никак не мог решиться. Лезть вперёд — не моя работа. Уходить — тоже нет сил. Нужно сперва разобраться в ситуации. Ответственность-то за всё происходящее несу я.
Но мне так и не довелось узнать, к чему бы пришёл мой разум, взвешивая разные аргументы, если б ему никто не помешал. Впереди послышался лёгкий шорох — при этом тишина, ни звука с переднего дозорного пункта — а потом что-то засветилось впереди. Удивиться я едва успел — красноватый блеск обрёл форму, и в нашу сторону ринулось ярко полыхающее пламенем длинное гибкое тело. Оно добралось до одного из завалов, ощетинившегося кольями, и, врезавшись, разметало его, разбившись и само на клочья огня. Эти клочья, разлетевшись, пропали в живой листве, погасли в стволах.
Я в панике оглянулся на Осмеша. Он тоже смотрел на меня неестественно округлившимися глазами мультяшного кота.
— Что это, ёкарный бабай?!
Снова зашуршало. На этот раз за вспышкой, расшвырявшей следующую часть завала, последовал дикий вопль, впрочем, быстро оборвавшийся. Удивительно, но и по столь короткому звуку уже можно понять, что орёт кто-то, разговаривающий на одном с тобой языке. Да, на одном со мной. В смысле, на имперском торговом.