Правильно говорили, что начинаешь ценить только тогда, когда потеряешь. Сокол столкнулся с этим на личном опыте, но уже было слишком поздно для раскаяния. Он не предотвратит случившуюся трагедию. Ничего не исправит. Он был до жути слабым человеком и не мог даже попытаться двигаться дальше ради Орла и команды. Ведь зачем, если можно жалеть себя?
Сначала, после того, как Сокол выбрался из прокля́того храма, ему казалось, что за ним начнётся погоня. В конце концов, сопровождающий превратился в пепел, заказ не выполнен, а необычное голубоватое перо вместо того, чтобы красоваться в руках заказчика, успешно хранилось в сумке Сокола. Он считал важным оставить этот артефакт у себя. По крайней мере, он ему был зачем-то нужнее, чем этому неизвестному человеку, из-за которого всё покатилось в тартарары.
Сокол мечтал его прикончить.
Эта ненависть кипела в каждом потаённом уголке сознания. Он хотел найти его, отомстить, но прекрасно понимал, что во всём виноват только он. Никто больше.
К радости Сокола, никто за ним не погнался. Или же, по крайней мере, его просто никто не нашёл. Хотя, возможно, его давно убили во сне, и всё происходящее — одна из вариаций упущенного будущего, но это было, без сомнений, обычным пьяным бредом. Скорее всего, заказчик нанял других людей, когда одни наёмники нежданно-негаданно испарились и не принесли ему желаемое. Но навряд ли те смогли найти, если добрались до храма, что-то полезное. Хотел бы Сокол посмотреть на эту напыщенную, искажённую гневом морду. Вот была бы потеха!
Сокол постоянно таскал перо с собой, разглядывал его и не переставал надеяться, что артефакт среагирует, и появится Орёл, который обнимет его и утешит. Но всё было тщетно. Перо просто существовало — и ничего более.
В первые месяцы Сокол хотел как-нибудь обратиться к ниврам, попасть мистическим образом в их Королевство и попросить о помощи. Перо было в их храме, значит, они должны что-то знать. Хотя бы маленькую крупицу информации, за которую можно было бы зацепиться. Но гордость переборола здравомыслие, и Сокол поддался простой человеческой апатии и оставил всё как есть.
Потом, когда глеты подошли к концу, он решил, что лучше всё же найти заказчика и отдать ему артефакт, чтобы получить заслуженный гонорар. К тому же он не мог воспользоваться этой треклятой штукой и считал её бесполезной, поэтому зачем она ему? Но каждый раз Соколу хватало сил только на то, чтобы добрести до привычной таверны. Так и была заброшена идея с возвращением артефакта необходимому человеку, которого он, откровенно говоря, даже не знал. Все данные о заказчике пропали вместе с Орлом и сопровождающим.
Когда деньги всё же закончились, Сокол вспомнил, каково это быть бродяжкой с улицы. Он добывал глеты не самым законным способом, но ему это было позволительно, правда ведь? Его душа давно перестала быть белой и пушистой. Теперь она принадлежала убийце, голова которого должна лежать на плахе, а ещё лучше — в кровавой корзине с такими же убогими людьми.
Прокручивая в который раз безрадостные воспоминания, Сокол скривился.
Живот очень кстати прошёл, и он, одним глотком выпив жидкость, почувствовал новую боль, но уже в своём горле. Сокол скорчился, задышал быстрее и открыл широко рот, чтобы глотнуть воздуха.
Сколько ещё продолжится это добровольное уничтожение организма? У Сокола не было ответа, но он знал, что на полном серьёзе готов был так глупо скончаться. Ему было куда проще скрывать свои душевные переживания в этой зеленоватой бурде, разъедавшей внутренности, чем стремиться к чему-то большему.
Пожалуй, он был не просто слабаком. Он был ничтожеством.
На дне кружки продолжала булькать жидкость. Сокол редко допивал остатки роскоши: они на вкус были хуже, чем сам напиток в целом. Он решался на такой подвиг лишь в тяжёлые дни, когда хотелось не то сдохнуть, не то скрыть свою непроходимую печаль в чём-то противном и крепком.
Повертев в разные стороны кружку и понаблюдав в тусклом освещении, как напиток плескался и переливался болотным оттенком, Сокол с огорчённым стоном плюнул на пол, выпил и опять схватился за горло. Ну что за напасть! Боль была терпимой, но она то нарастала, то через секунды утихала, то вновь напоминала о себе. Сгорбившись, он, стараясь как-нибудь абстрагироваться от этих гадких ощущений, зажмурился.