Сокол упал и прокатился лицом по грязи, ободрал кожу до крови. Он свернулся калачиком и пролежал, наверное, несколько часов, пока утешал себя всякими глупостями.
А потом он заставил себя подняться и дойти до лагеря. Сокол просидел так до самого утра — в звенящей тишине, сводящей с ума. Он боролся с собой и со своей сущностью, исковерканной духом, но это было бесполезно.
Сокол вспоминал, сколько плохого успел натворить, и он очень хотел прикончить себя, чтобы больше никому не навредить.
Медея часто видела кошмары, и в них всегда кто-то умирал.
В этот раз она была в доме отца, и с ней — Сокол, которого Вемунд со злорадством душил. Он упивался собственной силой, своей властью над жалкой душонкой, посмевшей ему воспротивиться. Но вместо того, чтобы оттолкнуть отца, Медея просто стояла, смотрела на краснеющее лицо наёмника и ждала, когда всё закончится.
Вемунд его убил, а потом перевёл внимание на дочку, и мир перевернулся, превратился в маленькую комнатку, когда он кинул кинжал и попал ей прямо в лоб.
Медея проснулась. Она давно научилась просыпаться после кошмаров без криков, чтобы отец её не слышал. Она хотела бы знать, как избавиться от жутких снов и как помочь себе, но сомневалась, что это возможно. Одна психологическая травма — и ты всю жизнь, считай, эмоциональный калека.
Лиднер полежала в спальном мешке недолго. Она, смотря на небо, прикрытое листьями деревьев, выравнивала своё дыхание и собиралась с силами, чтобы морально подготовиться к новому дню. Затем, опомнившись, Медея перекатилась на бок и увидела Сокола — сгорбленного, вялого и поникшего. Не знай она его, то решила бы, что перед ней сидел живой труп. Это сравнение её не на шутку испугало.
— Сокол?
— Медея.
На его лице было множество мелких царапин, в волосах торчали ветки, листья, а в некоторых прядках и вовсе была грязь.
— Сокол, что с тобой?
Он не ответил. Медея, глянув на спящего оуви, схватила свою сумку и тихонько, на цыпочках, подошла к неподвижному наёмнику. Она села перед ним, смочила тряпку и приложила её к ранкам, чтобы обработать их.
— Ночью тебе было так же плохо, как и утром?
— Я несу смерть, Медея.
— О чём ты?
— Этот дух во мне… Что будет, если он завладеет мной? Если я больше не смогу контролировать себя? Он убьёт вас. И других. Медея, — Сокол, не рассчитав силы, схватил её за плечи и потряс, — мне страшно!
— Сокол, остановись! Мне больно!
Он опасливо отодвинулся и зажал свои руки ногами, будто боялся снова ими сделать то, о чём потом обязательно пожалеет.
— Я не смогу тебе помочь! Не смогу! Люди в столице… там есть… праведники… вдруг они поймут, что я из себя представляю и убьют нас? Что, если…
Медея взяла Сокола за лицо, чтобы он не отворачивался от неё. Он не заартачился, не съязвил, не пошутил и не отреагировал на её касания, что напрягло Лиднер, ожидавшей от него хоть какое-то сопротивление. Но она улыбнулась ему, чтобы Соколу стало спокойнее.
— Ты сможешь разобраться с этим. Ты не причинил нам вреда сначала, значит, не причинишь и сейчас. Если ты сдашься, то точно потеряешь над ним контроль. А ведь именно этого он и добивается. Чтобы ты ослаб.
— Медея… я видел в лесу своего наставника, которого… он… я убил! Призрак, иллюзия… — он, вспоминая ночные похождения, схватился за кулон. — Я так жалею!
— Сокол, — Лиднер вытащила ветки с его волос и все листочки. — Он испытывает тебя на прочность. Он манипулятор. Я не знаю, что с тобой произошло, но ты хороший человек. Ты защищал бы их до последнего. Тогда был не ты. И отца моего убил не ты.
— Но…
— Сокол, ты ни в чём не виноват. Пожалуйста, поверь мне.
Он осознанно глянул на Медею. Ему нужны были эти простые слова, которые он боялся себе сказать. Он нуждался в том, чтобы его не называли монстром или чудовищем, убившим тех, кто этого не заслуживал. Он хотел быть обычным человеком: жить в маленьком городке, работать кузнецом день и ночь, спасать домашних пушистых ску́мов. Может, сам бы завёл такого усатого питомца, чтобы отгонял различных пронырливых грызунов. Он мечтал о спокойной жизни, а не о том, чтобы потусторонняя сущность качала свои права на него и на мир в целом.
В третьем спальнике заворочался оуви. Стриго зевнул, приоткрыл глаза и сонно уставился на Медею, продолжавшую обрабатывать царапины, и на самого Сокола, щурившегося от неприятных ощущений.
— Мой с-спаситель? — пролепетал оуви и приподнялся. — Что сл-лучилось?