Вкус дыма в горле. Сейчас, в сухой пыли я все еще помню этот вкус, похожий на дыхание плохого любовника на губах и языке.
В то время я жила на Виктория-парк, как, впрочем, и сейчас; в комфортабельной квартире, которую я купила у своего домовладельца, когда от меня ушел муж. Я вышла замуж рано, в восемнадцать, уже беременная. Семь месяцев спустя у меня родилась дочь, Белинда Джонс. Через девять лет от меня ушел муж. Через четыре дня после мужа моя дочь, Белинда, убежала из дома. Ей было девять лет, это не самый подходящий возраст для того, чтобы девочка отправилась в путешествие. Однако именно это она и сделала, напоследок назвав меня кучей плохих слов за то, что я заставила уйти отца. Она все поняла именно так. Наверное, она любила его больше, чем меня, несмотря ни на что. Но куда она ушла? Куда? С тех пор в поисках Белинды я облазила всё, что могла, но не нашла нигде ни следа, ни имени, ни места. Это стало одним из путешествий моей жизни.
Теперь это путешествие почти подошло к концу. Вперед, к мечте…
В то далекое утро, когда я ехала на своей «Пылающей комете» по направлению к Мосс-сайд, полицейская система была забита сообщениями. Я была не в настроении слушать все эти шифрованные сообщения о надвигающемся или свершившемся насилии – так что я ушла с полицейской частоты и поймала трепотню Гамбо Йо-Йо. Манчестерские копы годами искали этого хиппи-пирата и не находили ничего, кроме его голоса, идущего из ниоткуда…
– Милые милочки. Доброе утро, ага? Это была песня «Я слышу, как растет трава» от The Move, а ноздри Гамбо тем временем улавливают странные волны. Цветы на дожде, однозначно. Большой скачок содержания пыльцы в воздухе. Я прямо слышу, как оно скачет. Ваш старый хиппи уже чихает. Йо-Йо! Цветы выбрасывают пыльцу по всему Манчестеру. Гамбо раньше ни разу не видел такой огромный золотой прорыв. Потратим несколько секунд на доступ к инфоперу: последний раз такая мощная волна отмечалась в далекие и забытые дни Плодородия 10. Конечно, до мирового рекорда нам еще как пешком до луны, но тем не менее есть о чем задуматься. Абсолютно маньячный скачок. Не суетитесь. Прочищайте ноздри «СоплеСтоппером». Вышлите заказ на настоящие носовые фильтры Доктора Гамбо. Может, Джон Берликорн смилостивится над нами. Содержание пыльцы 85, и показатели растут. Новости прямо с улицы о славном убийстве. Подробности позже, когда я подключусь к сегодняшнему полицейскому перу. Вы в курсе, они меняют коды каждый божий день, но правильный Гамбо всегда найдет лазейку! А теперь, мои хорошие, Послушайте эту прелесть от Скотта Макензи, шестьдесят девятого года. И помните: если в этом году вы собираетесь в Сан-Франциско, убедитесь, что у вас в волосах есть что-нибудь растительное…
Создается ощущение, что Гамбо Йо-Йо знает о полицейских делах больше, чем мы сами. У него даже есть собственный входящий телефонный номер, включенный и работающий, но стоит позвонить копу, как сигнал теряется в сетях тьмы, ставшей в наше время символом скрытности. На волне сидит вирус-презерватив.
Под завесой дождя я сделала резкий, быстрый поворот налево на Уильямсон-роуд, а потом направо на Клермонт, направляя свою «комету» к месту чужой смерти. Было 6:57 утра. В конце дороги я уже видела полицейские огни – красные дуги на холсте дождя и полутьмы, слева проносились черные деревья Александра-парка, сквозь листву которых просвечивали мигалки робокопов. Еще одна картина преступления. Моя жизнь. Вокруг тусовалась толпа собаколюдей. Люминесцентные полицейские ленты протянулись между фонарями и полицейскими машинами. Какой-то злобный собакобенок цапнул зубами ленту. Когда Я проезжала мимо, к черному такси, наполовину заехавшему на тротуар, я увидела искры, дрожавшие и утреннем дожде. Собакобенок взвизгнул от шока и упал назад, в лапы молоденькой сукодевочки. Плотский коп направил пистолет на толпу. Я вышла из машины, и молодой робокоп подошел ко мне, сканируя мой идентификатор. Я прошла мимо него, туда, где тьма спрессовала толпу копов в неясное темное пятно. Мы были прямо напротив бокового входа в Александра-парк, у ворот на Клермонт-роуд. Большой песокоп рычал на группу озлобленных вымокших полицейских что-то вроде «давайте трясите уже мясом». Один из них чихнул.
– Что у нас тут, Клегг? – спросила я. Песокоп повернулся на мой голос. От дождя его грязно-коричневая шерсть слиплась в сосульки.
– Где Крекер? – спросил он.
Клегг был единственным копом, который не звал начальника Вафлей. Иногда в разговоре он даже называл его «хозяин». Вообще-то Крекер не занимается грязной работой. Обычно он, как грозовая туча, появляется над местом преступления – и сразу уносится назад за свой стол. В этот раз он даже не соизволил показаться. У него был хороший предлог: его жена с минуты на минуту ждала двадцать первого ребенка.
– Он ждет очередного ребенка, – ответила я.
– Какая жалость. И они прислали нам чертову дымку.
Главный инспектор З. Клегг – хороший простой песокоп. На счету его вытянутой морды и могучего обоняния немало раскрытых убийств людей и собак. Он был наполовину пес, наполовину человек и искренне ненавидит всех, в ком есть Тень. Например, меня. Я – дымная женщина: это значит, что в моей плоти есть доля Тени. В каждом создании есть след Тени, но в некоторых из нас она живет в чистом виде. Глубинная неприязнь Клегга к Тени отдавала патологией.
– Жертва была песьего рода, Зеро? – спросила я. Я сказала так из-за влаги, блеснувшей в глазах Клегга. Я видела его таким далеко не в первый раз и понимала, что это значит.
З. Клегг просто кивнул.
«З» – сокращение от Зулу, но Клегг ненавидел это имя, так что называл себя Зет. Я называла его Зеро, просто чтобы вздыбить шерсть на его лице. Он просто бесился. Зеро был одним из тех собаколюдей, которые отчаянно отвергают свою собачью часть. Это очень забавно, учитывая пятна шерсти на его лице и длинные бакенбарды, свисавшие с обеих его щек. Он ненавидел, когда его называли псом. Зомби, псы, робо, тени, вирты и чистые – такая социальная лестница. Поэтому многие псы в конце концов оказывались по ту сторону закона. Пес, работающий копом, подвергался постоянному давлению. Не только со стороны чистых копов, но и со стороны молодых дворовых собакоребят, которые воспринимали его работу как крайнюю степень предательства. Еще больше увеличивало его неприязнь к Тени то, что он не был женат, его никогда не видели вожделеющим женщину, или мужчину, или хотя бы собаку – и в его сознание прочно вросла картина одиночества полукровки. У меня была тысяча и одна теория, почему он вел себя именно так, откуда взялся этот сгусток горечи. Ни одна из этих теорий не делала наши отношения проще. Но больше всего Зеро ненавидел, когда убивали кого-нибудь песьего рода. Это была его единственная уступка собаке, жившей в его перемешанных генах.
– Имя есть, Зеро? – спросила я. – И время смерти?
– Естественно. По паспорту из такси он Койот. Судмедэксперт говорит, отдал концы в 6:19 утра.
– Когда-нибудь о нем слышал?
Зеро знал всех больших собак, особенно с темной стороны закона.
– Давай за работу, Сивилла, – прорычал Зеро. – Чем ты нас сегодня порадуешь?
Я сунула пальцы в стерильные перчатки, потом опустилась на колени около тела: едва за двадцать, гладкие волны черно-белой шерсти поднимаются из-под воротника рубашки, образуя блестящую пятнистую маску на лице. Прекрасный собакомальчик. Одетый в черные джинсы и кожаную куртку, украшенную значками фан-клубов: «Манчестерский городской виртбольный клуб», «Робопсы Бельвью», «Баскетбольная бригада расхолмских отморозков». Жертва оказалась манчестерофилом. Раны на лице – следы зубов и осколки стекла. Несмотря на это, на губах улыбка. Застывшая на мертвом лице. Между улыбающихся губ кто-то – убийца? – вставил букет цветов. Красные, растущие на длинных зеленых стеблях, цветы тихо склонялись вниз, к его щекам. Красные лепестки собрались в длинные кисточки. Их вязкий запах ударил мне в нос, как только я наклонилась к телу. Под букетом во рту была видна тонкая блестящая полоска смазки на ноздрях. Шерсть тут и там сверкала искрами желтой пыли.