— Она беременна, месье.
Иван, потянув дверь на себя, испытал что-то вроде глубокого шока. "Беременная, надо же!"
Коко сидела за маленьким столиком в жилой комнате, на ней было платье, вероятно, с чужого плеча. Оно было когда-то белым, а теперь пожелтело от времени. Хотя оно было старинного фасона, но тем не менее не умаляло ее красоты. Скорее этот цвет лишь сильнее оттенял ее золотистую кожу, а несообразность ее еще робкой женственности заставляла обращать особое внимание на ее силу и жизнеспособность духа, что делало ее красоту такой броской и вызывающей.
Встав из-за столика, она чуть слышно воскликнула:
— Это вы, месье!
Боже, как она была прелестна! Это дешевенькое, задрипанное платье заставляло его вообразить ее в роскошном наряде светской дамы. Он знал, что ни одной женщине на свете не удастся затмить ее красоту!
Иван закрыл дверь, и она тут же подбежала к нему. Он с удивлением, держа ее в объятиях, испытывал какое-то странное сладостное чувство, — нет, она не была мягкой и податливой, она была порывистой, нервной, от нее исходила энергия, — и это его возбуждало до крайности. Она прошептала:
— Я знала, ты придешь.
Нежность ее чуть грубоватой, но гладкой и чистой кожи подействовала на его чувства. Он ощущал в ней вибрацию жизненной силы, заставлявшей учащенно биться ее сердце так близко от его собственного. Значит, она была беременна? И у нее в чреве был его ребенок?
Он испытывал первобытную радость от одержанной победы и приступ нежности вместе с охватившим его ужасом из-за того, что ему готовила в будущем судьба. Прежде всего он подумал о дочери — у него возникло странное ощущение, что она в первую очередь подвергнется опасности. "Моя очаровательная Нанетт, как же я поступил с тобой!"
Откинув у нее со лба прядь волос, он спросил:
— Это правда… то, что сказала мне мадам?
В выражении ее лица появилась застенчивая робость.
— Это она так считает, но мне кажется, что она до конца не уверена.
Ее невинность лишь обострила его чувство вины.
— Значит, ты под сердцем носишь моего ребенка?
Она отстранилась от него, в ее странных глазах появился упрек.
— Он не может быть ничьим другим, месье.
— Это ты рассказала мадам?
Она неожиданно возмутилась:
— Я никогда ничего ей не говорю! Но кроме тебя у меня никого не было!
— Я в этом не сомневаюсь, Коко, — сказал он. Он на самом деле ни в чем ее не подозревал. — Но мне нужно что-то предпринять. Я хочу позаботиться о тебе, — нежно сказал он. — Больше ты не будешь зарабатывать себе на жизнь ловлей креветок и охотой на мелкого зверя.
— Но мне это нравится, — начала было она.
— Ты не вернешься на остров Наварро, — перебил он ее. — И теперь ты не будешь жить одна.
Взгляд ее потеплел, он увидел в нем доверие, и это его просто опьянило.
— На какое-то время ты останешься здесь, — сказал он, размышляя вслух. — Я попрошу Жака позаботиться о тебе, пока я подыщу для тебя подобающее место. Ты побудешь здесь?
— Да, мой дорогой. — Вздохнув, она ласково прикоснулась ладонью к его щеке. Он мог обнимать ее хоть целую вечность, но он не отваживался поцеловать ее. Она обладала слишком притягательными, неотразимыми чарами. С большим трудом он, разжав руки, отошел от нее. Жак со своей радушной женой, вероятно, догадывались об истине, но он не знал, может ли он им доверять. Он решил вести себя спокойно и как можно благоразумнее.
— Я скоро вернусь, — пообещал он, открывая дверь на кухню.
Прикрыв ее за собой, он сурово спросил, обращаясь к мадам:
— Мадам, Коко сама сказала вам, что она беременна?
— У меня глаза не на лбу, — ответила мадам.
— Может, вы это ей внушили? — настаивал на своем Иван.
— Но она говорит, что ничего об этом не знает, — скорее всего это так и есть. Мне она кажется абсолютно невинной.
Мадам, выпучив глаза, взмахнула руками.
Иван повернулся к ее мужу.
— Вот почему вы правы, Жак, считая верхом глупости ее решение по-прежнему жить на острове Наварро.
— Я говорю вам только правду.
Смелея, Иван продолжал:
— Я намерен проявить интерес к ее положению. Если вы, Жак, согласитесь предоставить ей кров на неделю или чуть больше, я подыщу для нее хорошую семью, где она сможет жить. Я заплачу за ее содержание, мадам. — Он вновь обратился к ней: — Ей сейчас необходимо руководство со стороны такой женщины, как вы. И хотелось бы, чтобы ее поприличнее одели.
Мадам, надув губы, слушала его.
— Я смогу предоставить ей соломенный тюфяк вот здесь, на кухне, — сказала она, ища взглядом одобрения у мужа. — На десять дней. Вы сами видите, месье, в какой тесноте мы живем.