Выбрать главу

На следующее утро слуга Мейзи принес ей горячей воды для ванны и завтрак, а чуть позже Иван привел к ней довольно светлокожую женщину, в руках у которой она увидела большой узел.

— Это мадам Варне, — представил ее Иван, — портниха.

Мадам Варне, развязав узел, разложила на кровати образцы тканей. Глаза у Коко разбежались — она никогда не видела ничего подобного.

— Как красиво! — воскликнула она, ласково прикасаясь к каждому отрезу.

Портниха улыбнулась:

— Этот вот доставлен из Парижа, а этот… Как он будет вам к лицу, мадам!

Она прикладывала образцы к груди Коко, чтобы Иван мог все по Достоинству оценить и сделать правильный выбор. Это он заставил Коко почувствовать прелесть своего тела, и теперь она критически поглядывала на себя в зеркало, в первый раз осознавая, что могут сделать с ней изящные наряды. От нахлынувшего на нее возбуждения она задыхалась. Она стояла неподвижно, пожирая Ивана любящими, обожающими глазами, а портниха тем временем, взяв в руки шнурок, измеряла Коко, — объем груди, талии… Аккуратно намотав шнурок себе на запястье, она отмечала на нем размеры фигуры Коко узелками.

Иван заказал множество платьев, — одни из них должны быть готовы немедленно, другие — попозже, так как "мадам" была беременной.

Когда портниха ушла, они, закрыв ставни, занялись любовью. Потом спустились вниз, где их на кухне угостили изысканным ужином.

Восхитительные дни проходили один за другим.

Каждое утро Иван отправлялся на торговую биржу в ротонде отеля "Святой Карл", где невольничьи аукционы проходили по определенным дням, — а портниха постоянно приходила к Коко для примерок. Вечерами к ней в комнату приходил Иван, и они проводили вместе несколько часов за закрытыми ставнями. Иногда он рассказывал ей, как по утрам он торговался с покупателями сахара и молассы. Или говорил о городе, о его вечно занятых жителях, которые суетились где-то там, за пределами их маленького островка восторгов. Напротив "Святого Карла" через улицу строился еще один большой отель.

— Он будет еще великолепнее, — сказал он ей. — Нигде, ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне, нет такого крупного отеля, как "Святой Карл". Новый Орлеан купается в богатстве, — с гордостью повторял он.

Иногда они вообще не разговаривали, а лишь молча занимались любовью. Иногда он выезжал с ней по вечерам на прогулку верхом. Проезжая по узким, иногда замощенным булыжником улицам, он показывал ей различные учреждения. Но богатство города особенно бросалось им в глаза, когда они совершали редкие пешие прогулки по вечерам, поглядывая через зарешеченные окна на импортную мебель, на украшения, драгоценные камни, книги…

Книги очаровывали Клео.

— Как ты думаешь, если бы я умела читать, то смогла бы побольше узнать о Новом Орлеане?

Рассмеявшись, Иван сжал ее руку.

— Ты узнала бы больше о Париже.

Недели проходили в каком-то приятном сне. Однажды вечером Иван сказал что-то о плантациях на Черном ручье.

— Подходит время рубки тростника, — лениво заметил он.

— А сахар — ценная культура, правда?

— Он дает самую большую прибыль.

— А кто присматривает за твоими плантациями? — спросила она.

— Во-первых, надсмотрщики, во-вторых, у меня там много рабов.

Она замолчала. Когда Клео дремала рядом с ним, он думал о доме. Ему пора возвращаться — нужно проверить цвет султанчиков, посмотреть, в каком состоянии находится сахарная мельница, так как она стояла без движения со времени сбора предыдущего урожая. Он беспокоился о здоровье своих рабочих. Удалось ли им избежать желтой лихорадки или холеры, которые время от времени возникали даже в самых чистых, образцовых невольничьих кварталах. Лиззи, вероятно, тревожится — почему он так долго торчит в городе? Что же она говорила Наннет, которая наверняка спрашивала о своем любимом папочке?

Да, нужно ехать. Ему с трудом удалось сдержаться и не поклониться Джейн Филдинг, когда он, выходя от Мейзи, увидел, как ее карета свернула на улицу Шартр-стрит.

Пора, давно пора ехать домой, но он никак не мог выбраться из кокона земных услад. Он не мог оторваться от ночей любви, проводимых в уединенной комнате, наполненной нежным запахом расцветающего под окном жасмина, и колдовскими песнями пересмешника; от глаз Клео, принимающих таинственный оттенок из-за льющегося на них через прикрытые ставни лунного света; от мягкого, словно бархат, тела Клео, которое он чувствовал каждый раз, когда просыпался по утрам, когда ноздри ему щекотал дразнящий аромат свежевыпеченного Бертой хлеба, а до слуха доносились крики уличных продавцов: