"И нас всех унесет в залив", — подумал Алекс. Он был в таком отчаянии, что ему даже не хотелось говорить.
Он знал — и Клео наверняка это тоже знала — что когда шторм пронесется над ними, то прилив кончится. Высокая вода схлынет так же быстро, как и поднялась. Даже если бы у них у всех было по веслу, даже если бы они отчаянно гребли втроем, они не смогли бы противостоять приливу, который, несомненно, вынес бы их пирогу в открытые воды залива, где их спасение зависело от весьма призрачного шанса встретить на пути один из пароходов, курсирующих между Новым Орлеаном и Галвестоном.
12
Они сидели бесконечно долго, не смея пошевелиться, лишь глядя на воду, которая угрожающе поднималась под хижиной, и прислушиваясь к злобным завываниям бури. Каждое мгновение они должны были быть готовыми перебраться в пирогу из кипарисового дерева, которая, как и предвидела Клео, поднималась вместе с приливом, и теперь покачивалась на воде всего в нескольких футах от пола галереи.
Постепенно исчезли, растворились в темноте все просветы. Но до того как тьма окончательно сгустилась, ветер неожиданно ослабел, а дождь почти прекратился. Через щель в темных облаках на несколько минут пробился ярко-красный солнечный луч.
— Посмотрите! — воскликнула Орелия. — Шторм закончился!
— Нет, что вы, — предостерегла их Клео. — Если мы сейчас рискнем и отправимся в плавание, то можем за это расплатиться жизнями. Мы скорее всего выдержали лишь его первый напор. Многие были одурачены таким его поведением и в результате погибли. Нужно все же подождать, посмотрим, что произойдет дальше. — Она оказалась права. Через час ветер, дующий до этого с востока, переместился на юго-восток и снова погнал на них тяжелые дождевые облака. Они поплотнее прижались друг к другу, чувствуя, как необходимо им сейчас быть вместе, молясь, чтобы крыша их уцелела.
Около полуночи Алекс заметил, что шторм снова ослабел. Они убедились в том, что вода больше не поднималась. Он вышел на галерею. Облачный покров у них над головами утончился, и теперь через него проникал рассеянный лунный свет. Он теперь ясно видел, как быстро отступает высокий прилив, с такой же скоростью, как и прибывал.
Когда он сообщил о своих наблюдениях Клео, та сказала с полной уверенностью:
— Ну, теперь шторм наверняка пронесся дальше.
К ее великой радости, у нее в голове промелькнула приятная мысль: "Я снова увижу Поля!" Она знала, что получила еще один шанс стать счастливой, и это вызывало у нее больше удовлетворение. Она поедет с ним в Париж, и они будут жить до конца своих дней вместе.
После того как ее внутреннее напряжение спало, Орелия не чувствовала ничего, кроме изнеможения и усталости. Она могла прямо здесь свалиться на пол и тут же заснуть. Но мать настояла на том, чтобы они сняли мокрую одежду.
— Нельзя спать в мокром! — предостерегла она их.
Они провели в полной темноте столько времени, что их глаза уже к ней привыкли, и теперь они могли различать предметы и передвигаться. Клео, отправив Алекса в смежную комнату, сказала:
— Развесьте на стуле вашу рубашку и штаны. — Потом, обращаясь к Орелии, предложила: — Ну-ка снимите ваше платье. Я развешу его на стуле. По-моему, нижнее белье сухое. Потом отправляйтесь в кровать, я последую за вами, вот только сниму мокрую одежду. — Она задернула хлопчатобумажную занавеску, служившую дверью между двумя комнатами. — Мы так скорее высохнем. Алекс! Не смейте подглядывать!
— Вы мне подбросили отличную идею! — откликнулся Алекс. — В темноте не было видно его широкой улыбки, как и залившей лицо Орелии краски.
Орелия, торопливо снимая мокрое платье и нижнюю юбку, все время бросала настороженные взгляды в сторону их импровизированной двери. Передавая их матери, она почувствовала, как всю ее охватила теплая волна, несмотря на принесенную штормом прохладу.
С помощью занавески Клео попыталась вначале высушить волосы Орелии, а потом и свои собственные.
Алекс из другой комнаты бесстыдно наблюдал за двумя скрытыми темнотой женскими фигурами. За их поразительной красоты формами, которые были так похожи одна на другую, хотя одна отличалась женской зрелостью, а другая девичьей нежной стройностью, за круглыми твердыми возвышенностями грудей, поблескивающих между прядями черных и золотисто-коричневых волос. Его любимая девушка, — он был убежден, — была самым изысканным творением Божьим, созданием, когда-либо рожденным мужчиной и женщиной. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоить растревоженное, учащенно бьющееся сердце.