— Ты знаешь, что я не могу сказать тебе "да". Пока не могу.
— Почему же, любимая?
— Как я могу выйти за тебя замуж, если у меня до сих пор нет семьи, которая могла бы порадоваться этому вместе со мной, могла бы радушно, как полагается, встретить тебя.
— Могу заверить тебя в том, что мои родители, мои две сестренки, свояк и юный племянник, все могут стать для тебя членами семьи, о которой можно только мечтать.
Она горестно покачала головой.
— Будет несправедливо по отношению к ним, если ты приведешь в дом безродную авантюристку, не имеющую даже приданого. — Ей было невыносимо от одной мысли, что Алекс возьмет в свою семью незаконнорожденную сироту, которая даже лишена права носить имя своего отца.
— Дорогая, забудь об этом несчастном приданом. Тебе в Беллемонте ничего не потребуется, можешь мне поверить.
Сердце ее все больше наполнялось любовью к нему, она даже опасалась, как бы оно не лопнуло от этой приятной, распирающей силы.
— Речь не о деньгах, а о моем праве носить имя отца, и я должна этого добиться.
Его сердце забилось сильнее. Элизабет и Нанетт Кроули никогда по собственной воле ее не примут. Мог ли он сказать ей сейчас, что Нанетт со своей злобной ревностью настраивает все местное общество против нее? И он частично нес вину за такую ревность!
— Я должна знать, кто родил меня на этот свет, — сказала Орелия. — Я на самом деле люблю тебя, Алекс, но я должна довести до конца то, что начала, и только после этого дам тебе свое твердое обещание.
Он, обняв ее, нежно поцеловал, и она вся затрепетала от его поцелуя.
— Ну, позволь мне отвезти тебя в Беллемонт, — умолял он ее. Он был уверен, что стоило ей хоть раз появиться в лоне его семьи, и она не будет так остро чувствовать свою навязчивую потребность в признании. Все ее члены любили друг друга, были привязаны друг к другу, несмотря на то, что ему открыла мать во время его последнего посещения дома, и она лишь удивлялась, как это им удалось скрыть от него это трагическое событие, не позволить ему омрачить его детство, — этот заброшенный дом "Колдовство", с его таинственной, одинокой, заросшей сорняками могилой. Только глубокая любовь матери с отцом позволили им возвыситься над горем и давними сожалениями. Он был убежден, что если бы Орелия увидела такую настоящую любовь, если бы она сама ее испытала, то могла бы многое понять, — но, увы, она не хотела изменить своего решения. Она отказалась разговаривать на эту тему. Ослабив немного объятия, он сказал:
— Речь идет об одной молодой девушке, отца которой прикончили ножом около восемнадцати лет назад, оставив таким образом ее сиротой. — Он старался сохранить беспристрастный тон, но тут же заметил, как Орелия вся напряглась. — Твой отец проявил к ней интерес, — продолжал он, теперь тщательно подбирая слова. — Видишь ли, она оказалась беременной...
— Только не мой отец! — воскликнула Орелия, отстранясь от него.
— Никто этого не утверждает, любовь моя. Но мне сказали, что твой отец предложил найти хороший дом для нее и для ребенка. — Он помолчал, решая, продолжать или нет. Наконец он закончил:
— Она — представительница болотных людей, коренных американцев, которых многие жестоко называют дикарками.
Орелия побледнела.
— Какая печальная история! Но я рада, что ты мне ее рассказал. Она еще раз доказывает, каким щедрым человеком был мой отец.
— Да, — упавшим голосом сказал Алекс.
Губы у нее задрожали.
— Не думаешь ли ты, что только его доброта заставила его заботиться обо мне, еще одной сироте?
— Нет, дорогая, я верю, что Иван Кроули был твоим отцом.
— А мать — светской женщиной.
— Я уверен в этом, — с серьезным видом согласился с ней Алекс. Он опять заколебался, не зная, продолжать ли, но потом отважно ринулся вперед. — Я должен был рассказать тебе кое что до того, как сделал тебе предложение, Орелия, но у меня не хватило мужества.
Его формальный тон ее встревожил.
— Да, Алекс, что же ты хотел мне сказать?
— Это длинная история, дорогая, речь идет о давнишнем семейном скандале, который от меня тщательно скрывали до последнего времени. У моей матери, очаровательной женщины, которая будет тебя любить так же сильно, как люблю я, был единокровный брат, который выдавал себя за ее белого кузена. По сути дела он был сыном ее отца, метисом, который...
Орелия вся напряглась.
— Для чего ты мне сейчас об этом рассказываешь? — перебила она его. Глаза ее на фоне бледного лица загорелись огнем.
— Ты должна знать об этом до того, как станешь членом нашей семьи, дорогая.
— Ты мог бы рассказать мне и до этого. Почему же ты этого не сделал? Надеюсь, ты не станешь утверждать, что та несчастная сирота, которую опекал мой отец, и есть моя мать?
— Орелия, дорогая! Я этого не говорил. Но это — единственный ключ к тайне прошлого твоего отца. Мне кажется, нам с тобой нужно продолжить расследование. Владелец таверны предложил тебе поговорить с его женой. Может, она расскажет тебе о том, что не хочет доверить мне?
— Не работаешь ли ты по-прежнему на мадам Кроули и мою единокровную сестру? — в запале спросила Орелия. — Или же ты выбрал такой способ, чтобы лишить меня доверия к Мишелю Жардэну, который был всегда так добр ко мне?
— Орелия, любовь моя! Неужели ты считаешь, что я способен обмануть тебя? Особенно в том, что для тебя так важно? Может, я по-своему, пусть весьма неловко, стараюсь сказать, что если даже твоя мать не окажется той женщиной, которую ты рассчитываешь в ней увидеть, то это не будет иметь абсолютно никакого значения ни для меня, ни для моей семьи. Мои родители прошли в жизни через многое, и это объясняет наши совершенно иные представления о многих вещах. Они будут любить тебя такой, какая ты есть. — Он не мог вынести ее печального взгляда. — Ну, а что касается Жардэна, — сказал он в припадке неожиданной ярости, — не заставляй меня сказать то, что я о нем думаю! Он старательно оправдывал все твои надежды и добился того, что ты не хочешь найти тропинку к истине, а довольствуешься той сказочкой, которую он сам придумал!
Бешенство охватило ее.
— Сказочку?
— Не следует сбрасывать со счетов такую возможность, разве я не прав? Жардэн не располагает никакими доказательствами этой истории, и совершенно невероятно, чтобы такое дело, о котором он говорит, происходило в полной тайне в таком городе, как Новый Орлеан или даже в другом месте. Слугам всегда известно гораздо больше, чем мы себе представляем...
— Я не верю, не желаю тебя слушать. — Орелия закрыла ладонями уши.
— Дорогая, прошу тебя. Не будем ссориться. Скажи, что ты выйдешь за меня замуж.
— Как ты смеешь просить меня об этом, полагая, что моя мать была дикаркой?
— Орелия, я ведь люблю тебя, а не твою мать. Даже если бы она была орангутангом, я все равно любил бы тебя!
— В этом нет ничего смешного, Алекс!
— Нет, согласен с тобой. Извини меня. Так ты выходишь за меня замуж или нет?
Она покачала головой. Слезы не позволяли ей вымолвить ни слова. В эту минуту она хотела только одного — как можно скорее уйти от него, чтобы он не видел, как глубоко ранят ее его слова. Она видела все его неуклюжие попытки пощадить ее чувства, продемонстрировать ей, что его семья была одной из тех семей в Новом Орлеане, которая никогда не упоминала о своих родственниках со смешанной кровью. Тем самым он лишний раз подтверждал, что на самом деле верит, что эта жалкая дикарка с болот была ее матерью!
Повернувшись, она схватилась за ручку двери. Рванув ее на себя, она ринулась вон из комнаты и быстро взбежала по лестнице наверх.
— Какой вздор! — воскликнула мадам Дюкло, когда Орелия призналась ей в том, что виделась с Алексом, и описала ей всю сцену. Судя по всему, она не очень сильно расстроилась. Она тут же села за свой маленький письменный столик, вынула перо и чернила. — Не обращай на это внимания, — посоветовала она ей.
— Если вы собираетесь писать Мишелю, — сказала Орелия, осушив слезы, — то прошу вас сообщить ему, что я не верю ни одному слову той истории, которую рассказал мне Алекс. — Она не могла в это поверить, так как для этого ей нужно было расстаться со всеми своими иллюзиями.