Однажды я уже налажал, уже попытался оказаться далеко-далеко.
Так и вышло.
Меня оставили в покое. Принесло ли это вам радость, сэр?
Почему старик решил вытащить меня?
В самый распоследний момент подхватил за шкирку, как непослушного щенка. И забросил вот сюда. На рандеву со всеми моими страхами и тараканами. Внешними и внутренними.
Подхватил, вытащил, когда бритва была так близко к посиневшим венам.
Зачем я вдруг им понадобился? Несчастный Леша Каштанов, недочеловек, недогерой, «индикатор» паршивый, недоделанный. Дали бы спокойно подохнуть.
А еще Полина, ведь все время мысли возвращаются к ней. По какой-то причудливой спирали выводят на нее. Ведь все в прошлом, быльем поросло. Чего же хочет от меня, почему не отпускает?
Оставьте меня в покое, бормотал я беззвучно, раскачиваясь взад-вперед, свесившись через перила, глядя на бурый ковер опавшей листвы.
Бросьте меня, я усну, укрытый уютным покрывалом собственных страхов, зароюсь в них, совью себе гнездышко. И останусь в нем навсегда.
Но вы поверили мне снова, вы заслали меня в этот гребаный сонный мир, в этот город. Салтыково-щедринский, кафкианский или лавкрафтовский, но ни разу не настоящий город.
И вы хотите, чтобы я действовал, чтобы я делал что-то, гнался за кем-то, а я не могу.
Мне страшно смотреть на собственную тень, до дрожи. Меня бросает в пот от моих снов, да я просто маленький запуганный пластилиновый человечек, которого вы налепили на середку шахматной доски, а теперь смотрите и ждете — а что он будет делать, а как он себя поведет.
Все это уже было со мной. Все эти мысли роились у меня в голове последние полгода.
Они не давали мне дышать, я не знал, на что опереться. И приходилось пить, и пить, и пить снова, а потом, когда кончалось, идти в магазин по-соседству, и смотреть на довольную физиономию продавщицы и цедить ей на тарелку пятаки и смотреть, как ее жабий рот растягивается в улыбке при виде твоего убожества.
Но потом было уже все равно, потому что во внутреннем кармане плескалась бутылка дешевого вина, и можно было встречать новый день.
А затем приходит еще один день, и еще. И так продолжается месяц за месяцем, и ты все никак не можешь выбраться.
Пока, наконец, ты не обнаруживаешь себя закутанным в смирительную рубашку, в комнате с мягкими стенами.
Но это если повезет.
Иначе, ты остаешься наедине с самим собой, и, рано или поздно, обнаруживаешь себя перед зеркалом в ванной, с зажатым в левой руке лезвием, и со вздувшимися венами на правой руке, потому что правая рука уже ждет от тебя того, что сделает левая, ждет холодного прикосновения стали, но ты сам, лично ты, никак не можешь решится отдать ей приказ.
И вот в таком состоянии тебя выдергивают на объект, и приказывают тебе снова быть нюхачом, идти по следу, только на этот раз, твоя цель не какой-нибудь маньяк или охреневший идиот, а твой собственный друг. Пусть даже и бывший друг.
И ты приезжаешь в этот город, где даже стены, кажется, говорят тебе: съезжай отсюда к чертовой матери, парень, проваливай!
Начинаешь ходить кругами, болтаться, вынюхивать. У тебя не получается.
И надо продолжать.
Черномор вытащил меня из одной глубокой задницы и отправил сюда, в другую. Не могу сказать, что это место достойно более лестных эпитетов.
Но по крайней мере одно неоспоримое достоинство у моего путешествия есть. И за это я должен благодарить старика.
Я вырвался из плена своего одиночества, он напомнил мне, что есть жизнь и за пределами Его Величества Каштанова Личной Депрессии. Есть какая-то жизнь и вовне меня.
Итак, какие бы еще странности не ожидали меня в будущем, я к ним был почти готов.
Я вдохнул осеннюю сырость полной грудью. Мне предстояло действовать.
Я снова побрел пешком по обочине в сторону города. Второй экскурсионный день.
Мимо меня, плеская из-под колес грязью, проехали только две машины.
Сначала, обогнав меня, в город унеслась ржавая шестерка.
Минут через пятнадцать следом за ней протарахтела, плюясь сизым дымом, проседающая Газель.
Если бы я составлял рекламный проспект, посвященный Краснорецку, прямо на обложку вывел бы слоган: «Город, в котором никогда не бывает пробок».
Я бездумно брел к городу еще минуты три, когда к перешептыванию листвы на ветру и очень далекому, почти неслышному шуму шоссе, примешался новый звук.
За моей спиной послышался мерный перестук копыт по асфальту.
Я не спешил оборачиваться. Почему-то совсем не хотелось этого делать.