Мы были самые первые посетители.
Я взял себе кофе и хот-дог, Диме — здоровенный чизбургер в два слоя, большой пакет картошки и колу. Конечно не самый лучший и полезный завтрак, тем более для растущего организма. Но все же лучше, чем ничего.
Место мы заняли у панорамного окна.
Отсюда как раз была видна моя колымага. Старушка моя драгоценная, голубушка. Как закончиться вся эта история — потребую ее себе в качестве заслуженного вознаграждения. По-моему, заслужил.
Прихлебывая кофе, я смотрел на Диму.
Было очень интересно, как он будет есть свой чизбургер. Разложит его на части или запихнет в рот целиком? Даже сон отступил перед моим любопытством. Запихнул целиком! И ничего, справился. Вот что значит здоровый аппетит!
Прожевав солидный кусок, Дима вдруг спросил, глядя на серые тучи за стеклом.
— А вот через стены к примеру, тоже не умеете проходить. Да?
Я помотал головой.
— И мир вы не спасаете. — задумчиво сказал он. — И вампиров вы не ловите…
— Вампиров не бывает. Увы.
Он чуть нагнул голову, внимательно разглядывая меня.
— А что же вы вообще делаете? Кроме того, что друг с другом грызетесь, мм?
Не знаю. Я не психолог, не педагог. Черномор наверное нашел бы нужные слова. И Максим нашел бы.
Я поглядел на него. Мальчишка напряженно ждал ответа.
— Мы пытаемся изменить мир. — тихо сказал я.
— Зачем? — спросил Дима очень серьезно. — Ведь вас никто не просит.
— Мы пытаемся сделать мир лучше.
— Но ведь получается — хуже.
Я вспомнил события последних дней. Все то, что происходило на глазах мальчишки.
Кто рассудит? Кто знает наперед — что было бы лучше, а что хуже? Для будущего? Для нас?
И если Дима действительно Вектор, лучше бы мне не ошибиться с ответом.
— Невозможно смотреть на то, что происходит вокруг. — сказал я, откладывая недокусанный хот-дог. — И ничего не делать. Невозможно сидеть сложа руки, понимаешь? Мир меняется, преображается. Что-то уходит, что то появляется. Это неизбежный процесс. Но очень хочется, чтобы он менялся к лучшему.
— Вы же можете не только кидать друг друга в стены или катать по земле? Не только гонять этих, «минусов», как вы их называете. Хотя наверное вы правильно их гоняете. Но ведь еще вы можете лечить, помогать… Так?
— Да.
— Почему же вы не откроетесь людям? Ведь вы же можете головную боль убрать быстрее всяких там таблеток? Может, вы один замените целую аптеку, набитую коробками с лекарствами. Вы же можете такие штуки. Это же все изменит. Все и сразу. Вот вам и будут перемены.
— Но, — я развел руками. — Понимаешь, нас не очень много, и подобные действия, публичный резонанс…
Я начал нести какую-то околесицу, прекрасно понимая, что это не ответ. Но Дима и так все прекрасно понял.
— Получается, вы боитесь? — прервал он насмешливо.
Я промолчал.
— Вы боитесь за себя. Потому что вас меньше, чем обычных людей. И даже если то, что под силу вам… Если этому можно научить любого — вы все равно всегда будете в меньшинстве. Так?
Я кивнул. Спорить было бессмысленно.
Бок о бок с нашими прекраснодушными мечтами всегда шел страх.
Страх непохожести на остальных. Страх того, что даже если выйдешь к народу в белых одеждах, собираясь кормить хлебами и лечить наложением рук — не поймут, не примут. Окатят презрением, будут смеятся, плевать вслед, кидать в лицо коровьими лепехами.
Или того хуже — станут выискивать, отделять от других, сажать за колючку, жечь на кострах, травить, как уже бывало не раз.
Или, и это самое страшное, отнесутся равнодушно. НЕ ПОВЕРЯТ. Забудут, отмахнуться, как от назойливых мух, чтобы вернуться к своей, привычной жизни. К нормальной жизни.
— Ну, а Окна? — спросил он. — почему бы вам не взять и не уйти туда. Всем вместе. Зачем вы мешаете людям, что вы мучаетесь? Ведь вот они, стоит только захотеть — окна.
Я не знал, что ему ответить.
Начать длинную историю о противостоянии «минусам», которое длится так давно, что никто уже не помнит, с чего все началось? Да я и сам толком не знаю об этом.
Рассказать о вере в будущее, за которое хочется воевать. В светлое будущее, каким его видели авторы моих любимых в детстве книжек или наши деды, которые строили новый мир.
Все это показалось бы сейчас фальшивым.
Подперев рукой щеку, я разглядывал парковку, выбоины на асфальте, остатки белой краски, несколько машин, сиротливо поджидающих хозяев на промозглом октябрьском ветру.