И я даже не удивился, когда увидел, как на парковку заезжает мотоциклист в красно-черной куртке, в черном шлеме, с закрывающим лицо зеркальным забралом.
Он поставил своего железного коня возле ограждения. Хищные обтекаемые плоскости «Ямахи» покрылись после долгой дороги мириадами грязных капель. Длинный ему выпал на сегодня пробег.
Мотоциклист слез с седла, неторопливо стащил с головы шлем, устроил его под сиденьем.
Он не спешил — думал, наверное, что я его уже почувствовал, как чувствовал меня он сам.
Не такая уж легкая задача, ухватиться за мой след и держать его от самого Краснорецка до московского пригорода.
А я не чувствовал его, у меня не было на это сил.
И еще я до последнего надеялся, что он отстанет, не будет лезть на рожон.
Но ведь это был Макс. Он не привык отступать. Только не он.
— Я скоро вернусь. — сказал я Диме, дожевав остатки хот-дога.
Я встал из-за стола и добавил:
— Знаешь, наверное ты прав. И мы просто боимся. Боимся в том числе и нашего будущего. Которое у нас одно на всех. Поэтому и стараемся хоть что-то изменить к лучшему, хоть по капле. Стараемся изменить. Пусть даже мы просто трусы…
Я пошел к эскалаторам, ведущим на первый этаж.
Вдоль витрин магазинов, торговавших шмотками, вдоль манекенов, затянутых в безупречные тройки и роскошные платья.
Обидно, если последнее, что я вижу в жизни — это ассортимент какого-то паршивого торгового центра.
Пусть нам не дано выбирать нашу судьбу, выстраивать ее, раскладывая карты таро или раскидывая вырезанные на костях руны. Но мы вправе пытаться ее изменить.
Хотя неправильно как-то все получается. Мы слишком сильно хотим все упростить.
Расчертить мир на белые и черные поля. Подвести все под законы шахматной партии.
Вот — черные, вот белые. Белые, это конечно наши. Черные — враги.
А вот ферзь, которого стоит попридержать, а вот пешки, которых не жалко.
Мы ли, эти невидимые шахматисты? Мы ли решаем нашу судьбу?
Играю ли я как рыцарь из старой легенды в шахматы со смертью? Или давно уже превратился в фигурку на чьей-то шахматной доске?
И каждый шаг будто бы приходится на черное или на белое поле. И другого не дано. И будто бы единственное, из чего можно выбирать — из этих двух цветов.
Черно-белая жизнь, черно-белая игра.
Идем на ощупь, в густом тумане предположений, догадок, чувствуя как отчаянно колотиться сомневающееся сердце. И страшно, страшно ошибиться.
И каждый шаг — испытание на прочность. И каждое препятствие кажется непреодолимым. Но самое обидное, что обратного пути нет. Некуда разворачиваться, махнув рукой и сказав «к черту, давай сначала, я переигрываю партию».
Не выйдет.
Мы уже ступили на доску, мы стали фигурами. И песок медленно стекает по стенкам часов, напоминая нам, что пора действовать.
Пора делать ход.
Темно и холодно. Слова сорвались с чужих губ и были унесены прочь диким ветром. Чернильные строки, кривые и неразборчивые, стали ровными столбцами печатной истины на пыльных страницах забытых книг. Картины были написаны, слова сказаны, жизни прожиты.
Все было. Все случилось. Все прошло.
Что будет там, за порогом? Когда не будет ни ощущений, ни чувств, ни боли, ни мыслей.
Кто знает…
Я подошел к зубчатому краю эскалатора, поглядел на яркие витрины. Может, в последний раз. Шмотки, цацки, парфюм. Простые радости.
Максим ждал меня внизу. Невозмутимо смотрел. Мы встретились взглядами.
Жалко. Жалко, что все так получилось.
Но что я могу сделать теперь? Что могу сказать?
Я встал на ступеньку, медленно тронулся навстречу своему бывшему другу.
Он развернулся, не спеша пошел к выходу. Нечеловеческая выдержка.
За что мне это?
Человек, которым я всегда восхищался, чьей дружбой так дорожил. Теперь — враг.
Я сошел с эскалатора. Спрятал руки в карманы, пошел следом за ним.
Внизу уже появились первые посетители.
Мы не будем втягивать вас в наши разборки. Ведь вы ни в чем не виноваты.
Мы просто попробуем убить друг друга.
И может быть, по нам поплачет октябрьское небо.
Максим вышел наружу.
Прямо напротив торгового центра был распаханный пустырь. Стройка, груды бетонных плит, котлован, оставленная техника.
Не оборачиваясь, Максим шел туда.
Легко запрыгнул на низкую бетонную оградку, проскользнул в брешь между деревянными щитами забора.
Спрыгнул в желтоватую глину, обернулся, поглядел на меня — иду ли я следом? Я шел. Мне больше некуда было идти.