Грин куснул нижнюю губу, задумчиво прижал пальцы к переносице.
– Профиль точно наш, просто… – Он чуть качнул головой, явно уплывая куда-то в своих мыслях. Они успели отойти от тела, предоставив работу Мятежному. Говорят, он чувствовал волшебное присутствие. Говорят, мог бежать всю ночь и не устать. Говорили еще много чего, но сходились в одном: Марк Мятежный лучше всех. И хуже всех тоже.
– Почему Климова не приехала сама?
Грин вздохнул, выражение лица у него было неуловимо виноватым.
– Валли не поехала, потому что видение с убийством было у Саши. – Он замолчал так, будто это было достаточным объяснением, но встретился с вопросительным взглядом Матвея Ивановича и продолжил: – Саша и так упиралась изо всех сил. А если бы это выглядело как приказ, да еще под наблюдением Валли, мы бы здесь пробыли до утра, пытаясь заставить ее работать. Мы бы и не заставляли. Но девушку сегодня действительно может опознать только она.
Видения, мертвые девушки, глава Центра – Валентина Климова – и голоса, звенящие от напряжения в воздухе. Боковым зрением Матвей Иванович заметил Мятежного и Озерскую, готовность к бою в их позах: Саша выглядела так, будто еще секунда – и она на него бросится, зашипев предварительно, как кошка. На лице Никиты замер почти суеверный ужас. Матвей Иванович же обернулся к Грину:
– Как вы это выносите? В Центре?
Грин усмехнулся, будто услышал старую, давно заезженную шутку. Будто эта пластинка из приглушенных злых голосов для него играла не впервые.
– Мы стараемся не вмешиваться в личные отношения обитателей Центра. Тем более что невозможно запретить ругаться людям, если им очень и очень сильно этого хочется.
Что он знал по-настоящему хорошо, так это то, что с их огромной ненавистью, с их огромной яростью, совершенно одинаковой в таких разных оболочках, проще было позволить им… быть. Просто быть. Иначе ярость пролезла бы им в кости и кровь, а вскоре полезла бы изо рта и глаз. Так Мятежному и Озерской, во всяком случае, было кого ненавидеть.
Над улицей прозвенел крик, чудовищный по сути своей, разорвал тишину легко, и тем страшнее он звучал, чем выше поднимался. Грин увидел, как глаза Матвея Ивановича раскрываются чуть шире.
– …И до сих пор?
Грин обернулся как раз вовремя, для того чтобы увидеть Мятежного, который тащил упирающуюся Сашу к телу за волосы. Голоса звенели, напряжение в воздухе росло, хотелось зажать руками уши.
– Озерская, у тебя здесь была одна работа: посмотреть на гребаный труп и сказать, эту ли ты девчонку видела в своем видении. ВСЕ. Это буквально все, что от тебя требовалось, твою мать! И здесь все вынуждены танцевать вокруг тебя. Охренеть, какой сюрприз.
Саша боролась так, как боролась бы за свою жизнь. По асфальту ее буквально везли, пока она все пыталась пнуть Мятежного в колено или хотя бы расцарапать руку так, чтобы ее выпустили.
– ОТПУСТИ. Я НЕ ХОЧУ. НА НЕЕ. СМОТРЕТЬ. ОТПУСТИ МЕНЯ. Я НЕ ХОЧУ.
Вся нежность слетела с нее ровно в ту же секунду, как Саша оказалась у него в руках. Она рвала ногти, пыталась выдрать куски кожи из Мятежного. Лицо самого Мятежного превратилось в жуткую перекошенную маску.
«Они друг друга стоят, – подумалось Матвею Ивановичу. – Они на сто процентов друг друга стоят».
– МАРК, ПУСТИ МЕНЯ.
– Сначала ты посмотришь. Прекрати орать.
Вся сцена была отвратительной ровно настолько, насколько она казалась привычной. Это случается не в первый раз и случится еще множество.
Саша ненавидела мертвецов. Пустые глаза. Тела деревянные и ледяные. Жуткие. Жуткие. Жуткие.
Саша ненавидела эту работу. Ведь что такое Сказка? Сказка – это история о мертвецах из другого мира. Грин наблюдал несколько секунд молча: намотанные на кулак золотые волосы, перекошенные лица, что он помнил особенно хорошо – кричащую Озерскую на полу в гостиной Центра всего пару часов назад, хватающую ртом воздух, бестолково и бесполезно. Когда она открыла глаза, им показалось, что они были сделаны из жидкого золота, а человеческого в ней осталось чуть. Сейчас ее глаза вернулись к привычному теплому, чайному цвету, если заварка очень крепкая. Все случилось быстро. Мятежный наконец содрал покрывало с трупа, едва не ткнув Сашу в него носом. Она замерла на секунду, выдохнула, прижала руки к лицу. Что именно она шептала, было не слышно. Но когда Саша повысила голос, то звучала она полумертво: