Стоян только фыркнул и отвернулся от сварливой жены.
— Вот, — заключила она. — Видите, какой мне мужик достался! Одна беда с ним, с окаянным.
Мы с Ладимиром молча переглянулись и как-то без слов друг друга поняли.
Странным мне показалось только то, что Осьмуша, братец Румяны, весь вечер молчал. Сидел чуть поодаль да наблюдал за нами. Лишь при знакомстве слабо головой кивнул. Разве ж может парень в пятнадцать лет таким смурным да молчаливым быть? Не может, верно говорю.
Ладимира я спрашивать хоть и не стала, а по глазам поняла, что колдун насквозь его видит. Будто понял все сразу.
Наутро, когда спутники наши еще спали, ведун разбудил меня.
— Чего тебе? Рано ведь, — возмутилась было я, видя серое марево предрассветных сумерек.
— Разговор есть. Идем.
Зная, что пощады не ждать, я встала и, кляня все на свете, поплелась за Ладимиром. Куда вел меня колдун ума не приложу. Только выйдя за границу круга охранного, что он вечером очертил, да отойдя еще на доброе расстояние, остановился.
— И припало тебе будить меня ни свет ни заря? — начала я нападки, руки в бока упирая.
— Будет тебе злиться, Вёльма. Не знаешь ведь, кто с нами ночь ночевал.
— И кто ж поди-скажи? Странники мирные?
Ладимир только усмехнулся.
— Братца Румяниного видела?
— Видела. Тихий парень и чего же? Спать мне не давать теперь?
— Дура ты, Вёльма. Заклинательница, а дальше носа своего не видишь.
— Сам-то на себя глянь. Умник!
— Перевертыш он, — резко проговорил колдун.
Я вмиг остатки сна растеряла и рот раскрыла.
— Как же? Ларьян-батюшка…
— Так и есть. Меня сразу учуял, вот и молчал. За странника видать принял.
— И что ж делать нам теперь? — я беспомощно оглянулась, желая убедиться, что не слушает нас никто.
У перевертышей слух острый, нос чуткий, а быстры и сильны они как ни один из людей. Ладимир потому и отвел меня подальше, чтоб сказать.
— Я враг ему теперь, — ответил. — Как полнолуние найдет, так добычей стану.
Слышала я сказание о том, что как луна-девица в серебряный свой наряд одевается, так и выходят суженые ее, слуги ушедшей, тоску свою рассказать в истинном облике. Слушает она их песни да не отвечает. А те тоскуют, вновь и вновь возвращаются к возлюбленной своей.
— Так я же с тобой! Ко мне ведь не один зверь не приблизится.
Ладимир покачал головой пуще прежнего.
— А что тебе дед Ждан говорил, помнишь? Оборотни силы твоей не признают. Им сама ушедшая покровительствует, а она властью своей делиться ни с кем не хочет. Даже со своими же детьми-заклинателями.
Я даже вздрогнула, будто сбрасывая его слова с себя.
— Никакая я не дочь ушедшей. Ишь чего сказал! Ларьяну-батюшке и Веле-вещунье поклоняюсь.
Ладимир посмотрел на меня будто сверху вниз как на дите неразумное.
— Сила твоя от ушедшей пошла и того ты не изменишь. Хоть и светлая бусина попалась, а все ж из ее ожерелья. Ладно, Вёльма. Не о том речь. Осьмуша на меня злобу таит. Чуть обернется и вслед за нами погонится, а перевертышу и всю Беларду пробежать мало будет.
Сказал, а у меня по спине мурашке побежали.
— Что же делать нам теперь, Ладимир? Знают ведь все, что оборотни ведунов не любят.
— Один лишь выход — не дать ему обернуться.
— Стой! А Румяна и ее семья? Они ж разве не знают, кто с ними?
Колдун пожал плечами.
— Может и не знают. Сказать им как-то надо.
— И как? Подойду я к Румяне и скажу: «братец твой — перевертыш и скоро на четырех лапах ходить станет»? Да после такого она меня саму пришибет!
Говорила и словам своим не верила! Как же сестра родная про брата своего такого секрета знать не будет? Ладимир будто угадал и проговорил:
— Вдруг у Осьмуши дар недавно открылся?
Я пожала плечами, не зная, что сказать.
— Есть один способ помешать ему обратиться.
Ладимир легонько прищурился, а я выжидающе на него посмотрела.
Дорога сегодня не в пример вчерашней была — шумная, людная. Со всех сторон голоса лились, ржание коней слышалось, рев волов, что повозку мельника тянули. Я, привыкшая к такому зрелищу — в Растопше частенько торговцы собирались — ничуть не дивилась. Будто дома оказалась снова.
Румяна все так же кляла своего мужа на чем свет стоит, дочка их, Забава, все смеялась, да с проезжающими парнями переглядывалась. Стоян женку свою сварливую все к ушедшей норовил послать. Та будто и не слышала, знай свое городила.
— Не ладно это, что народу столько, — негромко промолвил Ладимир, поравнявшись со мной.