Ох, страшно мне, ох, страшно…
— Ладимир, глянь, — я кивнула в сторону Румяны.
Та склонилась над младшим братом. Осьмуша лежал, едва дыша. Мгновенно побледнел, осунулся, мелко задрожал, будто озноб его бил изнутри.
Колдун коротко кивнул и пошел к ним.
— Что случилось, Румяна?
— Да вот братцу моему чегой-то плохо стало. Не пойму, что и такое приключилось.
— Небось хворь какую подцепил. Бродяга, — буркнул Стоян, сидящий позади меня.
Я оглянулась.
— О чем это ты?
Мужик только махнул рукой.
— Родня у моей женки та еще. Сестра злей зверя лесного, а братец так и норовит куда-то уйти. Каждую луну пропадает. Вроде тихий-смирный, а чуть что сразу из дому бежит. Ох, навязался же на мою голову, ушедшая его забери! Не хватало своих забот, так этот еще…
Ладимир коснулся рукой лба Осьмуши. Тот вздрогнул и будто бы оскалился. Лицо его, всполохами костра освещенное, исказилось злобой.
— Уйди, злыдень, — сдавленно проговорил он.
— Ишь ты, норовистый какой! — взвилась на него Румяна. — Человек тебе, может, помочь хочет?
— От колдуна помощи не приму, — отозвался братец.
— Ты что ли колдун?
Ладимир только глянул на нее тем самым взглядом, от которого мурашки бегут. Румяна так назад и отпрянула.
— Вёльма, — позвал меня, — Неси отвар.
— Какой отвар? — прошептала Румяна. — Отравить его хочешь?
— Помочь хочу, — процедил ведун. Видать трудно ему такие слова даются. — Взяла бы ты дочь с мужем да отошла подальше.
Забава, все это время мирно спящая рядом, причмокнула губами и перевернулась на бок. Стоян только сплюнул и вспомнил какое-то ругательство.
— Брата оставить предлагаешь? — вспыхнула баба. — Не бывать тому. Кто тебя, чародея, знает! И как совести только хватило у охальника! Брат он мне, не уйду!
— Перевертыш твой братец, — холодно проговорил Ладимир, — На луну глянь и подумай, отчего захворал.
— Ларьян-батюшка, — всплеснула руками Румяна. — Стоян, ты слышал?
— Слышал, — отозвался муж. — Говорил я тебе, что неправильный парень.
Я подала Ладимиру кружку горячего отвара. Из каких трав и порошков тот был сделан — не понять. Разве ж ведун расскажет! Только смотришь на него — будто светится, а запах так и прошибает, пряно-горьким отдает. Вдохнула, а вроде как и сама напилась вдоволь.
— Пей, — приказал он Осьмуше.
Парень передернулся и отвернул лицо.
— Пей, сказал.
— Что ты ему суешь? — встряла Румяна.
— Зелье. Чтоб не перекинулся.
— А разве поможет? — робко спросила я.
Ладимир едва не спалил меня взглядом.
А что ж тут такого? Слыхала я, что такое зелье есть, да только мало помогает. Сказывали, будто темный дар перевертышей вовсе замедлить можно, усыпить.
— Пей, не то своих же погубишь, — жестко проговорил колдун.
Осьмуша злобно сощурил глаза. Кулаки его сжались так, что костяшки на пальцах побелели.
По спине моей вмиг холодок прошелся. Что-то страшное и неотвратимое будто за спиной стояло, надвигалось и не обойти его.
— Ладимир, — прошептала я, — луна…
Она уж почти в зенит вошла.
— Пей, — сам зарычал ведун.
По лицу Осьмуши пробежала странная рябь. Будто волной по коже. Пересилив себя, он сделал несколько глотков.
— Все пей.
— Да что ж ты его мучаешь? — выкрикнула Румяна и выбила из рук Ладимира кружку.
— Ах, ты, злыдня пропащая! — ругнулся он.
Драгоценный отвар, способный помочь парню, расплескался на землю.
— Вот дура-баба! Что ж ты ручищами своими лезла? — закричал Стоян.
— А чего он брату моему отраву давал?
— Да саму тебя отравить мало!
— Молчать! — закричал Ладимир.
Я стояла, едва дыша. Смотрела, как Осьмуша поднялся на ноги, весь будто передернулся и громко закричал. Не просто закричал, застонал, завыл. От голоса его у меня душа в пятки ушла.
— Все назад… — проговорил Ладимир.
— Забавушка, пойдем, — Стоян потащил ничего не понимающую девочку за собой.
Ладимир выхватил из-за пояса длинный нож, зашептал что-то и воткнул его в землю, как накануне делал.
— Не выпущу его из круга, — проговорил.
— Он перекинется?
— Не должен.
Я невольно назад отступила.
Горящие гневом глаза Осьмуши смотрели прямо на меня. То замер он, то вдруг будто судорога по телу прошлась. Выгнулся, взвыл и упал на колени. Метнулся в сторону и будто его отбросило назад. Круг, очерченный Ладимиром, не выпускал перевертыша наружу.