— Не дадим парню глупостей наделать. Да и луна на ущербе теперь.
— Не гони его, дядька Далибор! — снова взмолилась я.
Воевода усмехнулся и махнул рукой.
— Пусть идет, — сказал. — Твоя взяла, лисица.
Сказал, вскочил в седло и двинулся вместе с витязями своими.
Осьмуша схватил меня за руку и, густо краснея, затараторил:
— Спасибо тебе, Вёльма! Век богов за тебя молить буду. Должник я твой.
— Будет, — засмеялась я, высвобождая руку. — Лошадь-то есть у тебя?
Осьмуша с радостной улыбкой замотал головой.
— Ну так ко мне садись, Мирка и двоих унесет.
Ладимир только головой покачал.
— Чего это ты? — спросила.
— Не разберу я тебя, Вёльма, — ответил. — То ли дурная ты, то ли богами одаренная. Никто против тебя выстоять не может.
Я натянула поводья, ожидая пока Осьмуша позади меня в седле устроится:
— Разве ты только.
Причмокнула губами и легонько толкнула Мирку в бок.
— Идем, ласточка, путь нам долгий впереди…
Глава третья
Не верьте, люди добрые, песням, что гусляры на ярмарках поют. Не слушайте их слов ложных — врут с три короба.
Жила я в Растопше, слушала сказания их и думала, что Трайта — город чудес и люди там всё чародеи да волшебники, а стены…стены белым сияют день и ночь, а во рвах, что укрепляют их, рыбы живут диковинные. Вранье все это — вот что скажу. Не выходит девица-луна, чтоб на Трайту нашу полюбоваться, из-за туч. Она на все и всех одинаково смотрит, боком своим серебряным, поворачиваясь.
С чего ж я так вдруг на гусляров и людские болтливые языки осерчала? Да с того, что к концу второй недели похода нашего с вершины пологого холма трайтовские стены увидела. Выехали мы со стоянки своей на рассвете, а как солнышко к зениту подошло, последний холм миновали. Пред нами равнина расстилалась зеленая да гладкая. Серебристые ленты рек ее трижды пересекали. Одна даже поперек города лечь посмела — Марвой ее прозвали. За что — не ведаю — но как окажусь в Доме Предсказаний, точно спрошу.
— К вечеру доберемся, — с просиявшим лицом проговорил Далибор, заслоняя лицо ладонью.
— А если не успеем?
— Успеем, лисица. Домой ведь едем.
Я последовала его примеру и так же прикрыла глаза от прямых палящих лучей. Тюрбан, сооруженный из куска синей ткани, опять украшал мою голову. Помню, увидела я картинку с кочевниками в таких же и запомнила. После стащила у матери кусок ткани, что для платья сестре берегла, да решила такой же сделать. А что ж тут такого? У сестры этих нарядов вон сколько! А мне бы все равно пожалели.
Теперь мне легко удавалось скрываться от солнца, а синий цвет так шел к моей рыжей косе. Даже Ладимир, отбросив насмешки, признал это. Уж не знаю, как мне не покраснеть удалось.
Посмотрела я на Трайту. Большой город. Темный. Стены не сияют совсем — из темно-серого камня. Ров вокруг еще одной лентой блестит, подъемные мосты — чудеса рук зодчих — опущены, а по ним пестрым потоком люди тянутся.
— Считай прибыли, Вёльма, — кивнул в сторону Трайты Ладимир. — Небось с непривычки дух перехватило?
— Вот еще, — фыркнула я. — Разве ж тут диво какое есть? Стоит город, стены ночи черней. От чего духу-то перехваченным быть?
— Ты подожди, пока приедем, — усмехнулся Деян. — Там-то уж чудеса начнутся. Я сам в Трайту мальчишкой попал — ох, сколько всего тогда увидел. А ты, парень, чего побледнел?
Осьмуше, которому в пути все же нашли лошадь, в лицо бросилась краска после такого вопроса. Он перевел на меня тревожные глаза и негромко проговорил:
— Боязно мне, Вёльма.
— Чего это?
— Боюсь, как бы чего не случилось.
Я тепло улыбнулась.
— Не один ты такой, Осьмуша. Не бойся. Сама в белый свет еду.
«Тебе-то хоть вернуться куда есть, а мне…» — вслух не сказала.
— Ну, будет языками чесать, — натянул поводья Далибор. — А то и к зиме не успеем. Едем, хлопцы.
Мы с Ладимиром переглянулись и дружно двинулись вслед за княжьими людьми.
Птаха небесная небось уже заждалась, пока солнце закатится и она из гнезда выберется. Зернышки-звезды по одной стали высыпать на темнеющее небо, когда мы к воротам подъехали.
Тут уж мне без шуток страшно стало. Издали-то на город смотреть — что? Пятно темных стен да неровная линия крыш — горизонт. А вот поблизости…
Ох, не думала, что так велика она, Трайта наша. Ров сажени три будет, а стена — все шесть. Или мне с перепугу кажется?
Несмотря на вечерний час, люд густо толпился возле ворот и, пусть не такой большой как днем, но все ж широкой вереницей тянулся по опущенному мосту.