Политически близорукий Мацуока упивался этим как личным триумфом. Но правительство США менее всего было озабочено щадить чье-либо самолюбие. Незадолго перед этим получил предметный урок Черчилль. Всю весну 1941 года он умолял Рузвельта внушить Японии "страх перед войной на два фронта". Рузвельт не пошевелил и пальцем; напротив, как подчеркивает известный исследователь истории администрации Ф. Рузвельта, президент "поощрял продолжение переговоров (Номура с Хэллом. - Н. Я.). Они представлялись пока не только наилучшим средством воспрепятствовать войне, но и самым эффективным методом помочь умеренным в Японии оказать сопротивление, а возможно, возобладать над сторонниками решительных действий и прочных связей с Берлином"{167}.
В США вознамерились ни много ни мало направлять политические процессы Токио! Намерение честолюбивое, но, увы, не учитывавшее японские политические реалии. Конечно, поведение Мацуока стало нетерпимым, особое раздражение почти всего правительства вызывали его тесные связи с немцами. Коноэ и шедшие с ним имели веские основания подозревать, что чрезмерно самостоятельный министр иностранных дел прилагает все усилия к вступлению Японии в войну на стороне Германии. Он поддерживал постоянный контакт с германским послом в Токио Оттом. А Берлин, убеждаясь, что "блицкриг" забуксовал, обратил взоры к Токио, соблазняя его перспективами скорого разгрома Советского Союза. Гитлеровское руководство настойчиво убеждало своего союзника поднять оружие. Мацуока не только высказывался в пользу такого образа действий на заседаниях правительства, но и попытался сплотить вокруг себя общественное мнение. Он распорядился отпечатать большим тиражом одну из своих речей, в которой ратовал за войну рука об руку с Германией. Правительство успело изъять тираж до начала распространения. В то же время по наущению гитлеровцев Мацуока вел дело к срыву переговоров с Соединенными Штатами. Его действия в конечном итоге лишали Токио свободы рук.
Неугодного министра нужно было убрать. Чтобы у Соединенных Штатов не создалось впечатления, будто Япония уступает их нажиму, 16 июля 1941 года в отставку ушел весь кабинет. Состав нового правительства был объявлен 18 июля. Все главные действующие лица остались на своих местах, пост министра иностранных дел занял адмирал Тэйдзиро Тоёда. Это правительство в Японии прозвали "кабинетом японо-американских переговоров".
Японские политики отдавали себе отчет в том, что теперь добиться отступления Соединенных Штатов труднее. Как объясняет М. Сигемицу в своих мемуарах, "участие России в войне немедленно сняло бремя, которое несла Англия, и соответственно усилило американские позиции. США отныне могли продвинуть их вперед. Им больше не было необходимости смягчать свое отношение к действиям Японии на Дальнем Востоке"{168}. На Токийском процессе главных японских военных преступников Тодзио подробно рассказал о том, что на этот счет правительство было единодушно. Не менее единодушно в Токио были и в том, что пробил час осуществить давние планы империалистической экспансии.
Президенту и государственному секретарю "чудо" - перехваченная и дешифрованная телеграмма из Токио японскому посольству в Вашингтоне растолковало: "Перетасовка кабинета была необходима для того, чтобы ускорить решение вопросов, связанных с делами страны, и не преследует иных целей. Политика Японии не будет изменена. Она остается верной принципам Тройственного пакта"{169}. Руководители американской внешней политики не могли не понять, что Япония даст ответ Соединенным Штатам, но, по-видимому, иной, чем требовала, на их взгляд, германо-советская война. В Токио, оказывается, следовали собственной логике.
"Президент все еще лаял, а не кусал"
Еще в сентябре 1940 года Япония добилась от режима Виши согласия на ввод своих войск в северную часть Французского Индокитая. Дальнейшее овладение страной затянулось. В Тонкине, а затем в других частях Индокитая вспыхнули восстания, руководимые коммунистами. Против повстанцев совместно действовали японские и французские колонизаторы. Только поздней весной 1941 года японские милитаристы были готовы овладеть оставшейся частью страны. "И если они несколько отложили решение, то лишь в ожидании прояснения отношений между Германией и СССР", - замечают В. Лангер и С. Глисон{170}.