— Вообще-то, Семён Михайлович, чехословацкий президент был ещё в Маньчжурии, когда вы вошли в Прагу.
— Да? А я торопился. Всё боялся, что не подпишет бумагу. А что он в той Маньчжурии делал?
— Проходил стажировку в дивизии генерал-майора Величко.
— Андрея Феликсовича? — уточнил Каменев.
— Его самого. Вы знакомы?
— Немного, ещё по царской службе. Но премного наслышан от товарища Логинова. Наркомат иностранных дел просто завален слёзными просьбами из Пекина. Предлагают на выбор любые две провинции с выходом к морю, а взамен просят всего только избавить их от беспокойного соседства.
— Вот пусть Анатолий Анатольевич и займётся этим вопросом. Он, кстати, вернулся уже из Парижа?
— Сегодня вечером обещал прилететь. Там было что-то срочное?
— Нет, товарищ Каменев. Но если бы мне кто-то неизвестный подарил Лувр, я бы тоже не удержался.
— Чудны дела твои, Господи! — удивлённо перекрестился нарком. — А из Конотопа до сих пор никаких известий?
— Абсолютно никаких, — подтвердил Сталин. — Значит правильным курсом идём, товарищи!
— А что по поводу генерал-майора Величко?
— Передайте китайцам, пусть потихоньку начинают эвакуацию населения. А как закончат, так назначим товарища командующим ВВС страны.
Малое Политбюро кандидатуру одобрило большинством голосов. Отсутствующие по уважительным причинам Патриарх, нарком культуры и нарком иностранных дел были посчитаны как воздержавшиеся.
После затянувшегося ужина Каменев и Ворошилов вышли вместе. У машины Сергей Сергеевич окликнул Климента Ефремовича:
— Подожди, Клим, так ведь сегодня пятница!
— Знаю, и что?
— Ты в выходные где будешь? Поехали на рыбалку.
— Как в прошлый раз, с водолазами?
— Какими?
— Которые тебе на крючок рыбу насаживали.
— Откуда знаешь? И потом — они же не видят, чья удочка заброшена. А значит азарт всё равно остаётся.
— И поэтому ты грузила в красный цвет красишь?
Каменев не смутился. Он раскурил неизменную сигару и ответил:
— Но что не говори, а отдыхать нужно. Вот так работаешь, работаешь, а потом оглянешься… А жизнь уже прошла.
— Покойный Черчилль, между прочим, никогда не пропускал выходных, — возразил Климент Ефремович. — И много ему эта привычка помогла?
— Тут судьба. А ведь мог прожить, предположим, лет до восьмидесяти, если не больше.
— Выпивая в день по литру виски? Я сейчас и за месяц столько не выпиваю. Знаешь, легче уж поверить в летающую собаку, про которую врут в английских газетах.
— Так на рыбалку точно не поедешь? — в последний раз уточнил Каменев.
— Не могу, мне нужно в Североморск слетать.
— Где у нас такой?
— Бывшая Ваенга, — пояснил Ворошилов. — Там Владимир Иванович Воронин военно-морскую базу строит.
— Капитан "Челюскина"?
— Он самый. Давно зовёт, неудобно перед человеком.
— Это да. Вот Чехову даже перед собаками стыдно было.
Оба промолчали, почтив память великого писателя, ни одного рассказа которого, кроме "Каштанки", не могли вспомнить. Впрочем, величия у Антона Павловича от того не убавилось.
— Вот только одно скажи мне, Сергей Сергеевич, зачем Кобе понадобился кусок Китая? Свою территорию толком ещё не обустроили.
— А может и не нужен вовсе? Может ещё деньгами возьмёт?
— Так вроде эвакуация населения…
— И пусть. Приятно же посмотреть, как китайцы бегают. Туда-сюда, туда-сюда… Могут быть у товарища Сталина простые человеческие слабости?
Ворошилов согласился и уехал, а Каменев решил дождаться Бориса Михайловича Шапошникова. Одному лететь в Карелию было скучно, а изменившаяся международная обстановка требовала провести рыбалку в непосредственной близости от советско-финской границы. А лучше на ней самой.
На линии Маннергейма давно назревало что-то нехорошее, причём не по русской инициативе. И не по норвежской. Король Хокон хоть и планировал увеличить территорию своего государства, но предпочёл бы мирное разрешение ситуации — что-то вроде присоединения к Галицийскому каганату большей части бывшей Румынии.
Но в последние время финны затихли, видимо опасаясь новых вестей из Англии. В самой же Британии все просто с ума посходили. Жёлтая пресса, а буржуазные газеты, за исключением оппозиционного "Эдинбургского филателиста", являлись таковой, печатала вовсе нелепые домыслы. Одни уверяли, что в гибели флота виновата летающая собака, другие сваливали катастрофу на крылатого крокодила странного чёрно-подпалого окраса, а третьи, и таких было большинство, говорили о секретной советской подводной лодке, традиционно же летающей, которую видели в горах Шотландии. А ещё ходили слухи о дерзком налёте на Лондон буденновской конницы во главе с самим командармом, но это совсем за пределами здравого смысла. Не Семёну Михайловичу, с его радикулитом, по чужим столицам на коне скакать. На танке — ещё куда ни шло.
Официальные британские круги случившееся не комментировали, выпустив только траурный бюллетень с печальной констатацией неизбежных на море случайностей. Прогрессивная мировая общественность выразила свои соболезнования. От имени советского правительства в посольство приехал Михаил Иванович Калинин и передал слова скорби всего народа. Чьего именно, всесоюзный староста не уточнил. Балтийский президент Сагалевич объявил в своей стране минуту молчания и пообещал, что в честь трагического события улица, на которой располагается английское консульство, будет называться Ярмутской.
Великий Князь Литовский Антон Иванович ограничился простой телеграммой — его отношения с островитянами безнадёжно испортились ещё в двадцатом году. А галицийский каган никому не выразил соболезнований. Во Львове не было ни посольства, ни консульства. У короля Корсики таковых тоже не наблюдалось, но выход из положения нашёлся вполне достойный. По всему Корсиканскому королевству и вернувшихся в метрополию территориях развесили плакаты с фотографиями с места печальных событий и надписью "Наш подводный флот скорбит вместе со всеми!" В течении следующего дня на сторону законного монарха перешли Лион и Бордо.
Даже японский микадо прислал специальным курьером живую хризантему в горшочке и нож кусунгобу в лаковых ножнах.
Одни только финны молчали. Их, конечно, никто не относил к прогрессивному человечеству, но как-никак последний союзник Лондона в Европе, если не считать лживо-полунейтральную Швецию. И причину такого странного поведения Сергей Сергеевич захотел выяснить лично. Да и на самом деле отсидеть зорьку с удочкой на берегу тихого озерка, а потом сварить уху на костре… И чтобы в ней плавали упавшие наваристые комары…
— Мечтаете? — послышался за спиной тихий голос Шапошникова.
— Да вот, — неопределённо улыбнулся Каменев, — дышу свежим воздухом, звёздами любуюсь. Красота-то какая, Борис Михайлович! И мысли кое-какие в голову приходят. А не составите ли компанию по их осуществлению?
— Побойтесь Бога, Сергей Сергеевич. Не в наши годы…
— Вы про что?
— А вы?
— Я про рыбалку.
Шапошников смущённо рассмеялся:
— Что-то заработался совсем.
— А может и правда махнём на выходные в Карелию? Отдохнём.
— Хм… И это вы называете отдыхом?
— В какой-то степени. Приглашал Климента Ефремовича, но у него другие планы. Решайтесь, Борис Михайлович, не помрёт без вас Генеральный Штаб за пару дней.
— А хоть бы и сдохли все! — Шапошников решительно махнул рукой. — Едем!
— Летим. Товарищ Сталин даёт свой самолёт, а Чкалова я уже предупредил.
— И как вам не страшно с этим воздушным хулиганом?
— Ну и что? Зато быстро.
— Дело ваше, но я кроме удочек ещё один запасной парашют прихвачу.
— А для своих адъютантов?
— Вот ещё…
— Выгнали бы дармоедов, Борис Михайлович.
— Нельзя, Сергей Сергеевич, товарищ Сталин не разрешает. По должности, говорит, положено. Для престижа. И заменить не могу — все умные в войсках нужны, а здесь эти придурки хоть на виду.