— Вы преувеличиваете! — воскликнул майор.
— Не так уж сильно, — парировал Мурад. — Приглядитесь-ка, чего они хотят!
— Кто?
— Воины Аллаха, — насмешливо сказал Мурад.
— И чего же они хотят? — спросил майор Смард, изобразив заинтересованность.
— Порядка, — обронил Мурад и снова подошел к окну.
Майор Смард, повернув голову, следил за ним глазами.
— Но поступают они совсем иначе.
— Так значит, вы ничего не поняли! — запальчиво выкрикнул Мурад. — Им не больше моего хочется, чтобы продавец сигарет стал властителем умов. Но только они тоже больны. Больны куда серьезнее, чем думают.
— Чума, — сказал я. — Древняя чума.
— Вы их, кажется, любите, — заметил майор Смард.
— Я их ненавижу, — ответил Мурад.
Я декламирую:
— Наш город, сам ты видишь, потрясен ужасной бурей и главы не в силах из бездны волн кровавых приподнять. Зачахли в почве молодые всходы, зачах и скот, и дети умирают в утробах матерей. Бог-огненосец — смертельный мор — постиг и мучит город. Пустеет Кадмов дом, Аид же мрачный опять тоской и воплями богат.[17]
Все молчали. Снаружи солнце время от времени исчезало за трепещущими эвкалиптами. Комната качалась от света к мраку и от него — к полутьме.
— Крыло трагедии простерлось над нами, — сказал наконец Мурад.
— Вы ошибаетесь, — возразил майор тайной полиции. — Наше государство крепкое. Оно сопротивляется. Каждый день наши люди выходят на бой с опасностью и отражают ее атаки.
— Война — кривое зеркало, — ответил Мурад. — Мы сами похожи на то, с чем воюем.
— Неужели вы хотите сказать, что я ничем не лучше этих головорезов?!
Майор Смард казался оскорбленным.
— Понимайте как вам угодно.
— С высоты своих двадцати лет вы нас поучаете. Вы бы сначала жизнь прожили, молодой человек.
— Я прожил.
— Вы не знаете своих врагов. Неужели вы думаете, что они позволили бы вам так рассуждать?
Мурад не ответил.
— В таком случае, зачем все эти речи? — продолжал майор Смард.
— А зачем запрещать мне говорить? — спросил Мурад.
— Да я вам в жизни не… Ох уж эти высоколобые! Ну будьте же хоть когда-нибудь реалистами!
— А вот это не наша миссия, — сказал Мурад.
— В чем же вы видите свою миссию? — вопросил майор Смард, скрестив руки на груди.
— Заставлять дьявола и Господа Бога вести диалог.
— Хватит! Ничего из нашего разговора не выйдет. Я должен идти.
Майор Смард встал.
— Сегодня вечером, если не возражаете, встретимся в «Шемс Эль-Хамра».
— Без меня, — фыркнул Мурад.
Я, ничего не сказав Мураду, принял приглашение майора. Мы с ним увидимся в самом популярном ночном клубе Цирты. Мне интересны сомнительные заведения и люди, которые туда, ходят. У меня обостренный вкус к приключениям: поиск новизны, граничащий с риском погубить душу. Майор вышел. Солнце ворвалось в комнату. Ветер снаружи стих. Мурад все стоял у окна. Над его головой небо, лицо тонет в серебристых лучах. Он смотрел на нас, раскачиваясь с пяток на носки и обратно. Он что-то бормотал. Сказанные шепотом неразличимые слова, потерянная навсегда песня…
От полудня до четырех часов мы с Мурадом праздно бродили по парку. Махнув рукой на занятия, по большей части бессмысленные, мы плыли в пене дней. Это выражение, конечно, ничего не значит, но в те часы безделья бег корабля, море и его кипящие волны вытеснили из моего сознания все прочие образы. Под небом Африки полуденные часы порой так тягучи, так томительны, что им подобает растекаться морскими метафорами. Молчание Мурада принуждало к сдержанности и меня. Мне не хотелось отвлекать его от грез. О чем он мечтал? О вихревращении света, изливавшегося на нас стеклянными блестками? Этот свет сокрушал нас всей тяжестью своей подлинности. Или о Цирте? Сейчас мне страшно было оставаться ее полновластным хозяином. Только для меня, мрачного, одинокого, сбрасывала туфельки ночная бабочка. Только для меня замарашка садилась в карету, мгновение назад бывшую тыквой. Сказка? Но тогда кто же записывал каждый шаг моего беспорядочного отступления? Мои колебания, сомнения?
— Никто, — сказал Мурад.
— Ой! — вздрогнул я.
— Ты говорил вслух, — пояснил он.
Мы лежали под эвкалиптом, среди корней, на черной земле. Ветви укрывали нас от ярости солнца. Мы находились в сумрачном лесу. Было, наверное, около двух.
— Ты бормотал во сне.
— Я устал. К тому же сегодня вечером я работаю.
Мурад не ответил. Ему это было безразлично. Я тоже умолк и стал разглядывать ветви, ниспадающие, сухие. Свету иногда удавалось пробиться сквозь плотный занавес из желтых перьев. Тогда, ослабев, он капал вниз. Стоявшее в зените солнце ничего не могло поделать с рассеивающей силой листьев. Порыв ветра пробегал по этому руну, и небо смешивалось с землей, погребая под своей лавой спасительную тень, грозя утащить нас к себе в пекло.
— Солнце и смерть не могут смотреть друг на друга, — изрек Мурад.
На этих мудрых словах я закрыл глаза и принял в объятья милого: спутника — сон. Мне снилось…
Я стоял на солнце и ждал. Верхушка флагштока таяла где-то очень высоко в небе. Две или три темно-зеленые палатки, разбитые среди камней и пыли, — подобие военного лагеря. И больше ничего. Форта Лотфи не существовало. Этот пункт не был нанесен ни на одну карту генштаба. Казарма стояла в пустыне. Проволочное ограждение расплывалось в жарком мареве, таяло под безжалостными лучами.
Словно статуя с отбитыми руками, аджюдан[18] лет пятидесяти, кривой — с черной повязкой на правом глазу, — прохаживался перед выстроившимися на солнцепеке солдатами.
— Смирно! — прокричал аджюдан. И прибавил, меряя шагами бесконечность: — Стоять, пока майор Смард не закончит инспекторский смотр.
Из пустыни вынырнули два человека. Они несли мотки электрического кабеля, несколько металлических коробок и два громкоговорителя. Все это они сложили возле флагштока. Один, долговязый, худой, припорошенный песком, напоминал обломок источенной временем скалы — множество их, немых свидетелей пустоты и безмолвия, разбросано по Сахаре. Другой ничем не походил на первого. Коренастый, коротконогий, он плохо вписывался в окружающий пейзаж; его будто в спешке притащили сюда и бросили где пришлось.
Они лихорадочно взялись за работу. Одноглазый тем временем приглядывал за солдатами, пришедшими в возбуждение от преизбытка света. В чистом и жарком воздухе форта разнеслась музыка.
— Отсалютовать знамени! — пролаял аджюдан, ввинчиваясь в песок.
Солдаты подровнялись, согнули в локте правую руку, поднеся ребро ладони ко лбу, саму ладонь открыв небу.
Долговязый и коренастый развернули знамя и, прикрепив его к тросу, падавшему с флагштока, стали поднимать. Оно поползло вверх под отрывистые звуки алжирского национального гимна. Когда музыка смолкла, солдаты немного расслабились. Одни надели фуражки, другие о чем-то заговорили, предвкушая скорый отдых.
— Команды «вольно» не было! — завопил одноглазый.
Подразделение оцепенело в недоумении и страхе.
— Смирно! Дожидаетесь майора Смарда, поняли меня? Поняли? — крикнул он во второй раз. — Не слышу ответа!
— Так точно! — хором ответило подразделение.
— Так точно, господин аджюдан! — проорал кривой, топая ногами.
Удовлетворенный, он сделал рукой знак тем двум, что стояли возле флагштока. Музыка зазвучала снова, жесткая, воинственная. Знамя реяло в вышине.
Шли часы…
Майор Смард, получелобек-полуконь, в сопровождении других всадников странной наружности вихрем ворвался во двор казармы. Его глаза метали молнии. По правую руку от него лисья голова на человеческом теле усмехалась, видя, как мы плавимся на солнце. В полном восторге животное насмешливо поводило носом. Чуть дальше привставал на дыбы ослепленный светом Пан. Приложив к губам флейту, он в миллионный раз исполнял национальный гимн Алжира. Эти три персонажа составляли разнородную и подвижную, как непристойное видение, группу.