Вокруг гудел комиссариат. Плохо выбритые, плохо одетые типы сновали взад-вперед, словно жертвы какой-то странной болезни. Законы механики, заставлявшие их перемещаться во всех направлениях, были для меня по-прежнему непостижимы. Казалось, они копировали то, что делают обычные люди. Работали. Что-то обсуждали. Допрашивали. Стучали на старых пишущих машинках. Они были в аду. Знали они об этом? А пчелы в ульях, беспрерывно занятые своим насекомьим делом, отличают жизнь от смерти? Понимают, что именно заставляет их танцевать?
Целый Стикс нечистот катился по бесчисленным коридорам недремлющего хлопотливого муравейника. Сточные воды хлестали в комиссариат. От едкой вони у нас перехватывало горло. Мы перешагнули издыхающую реку. В другом конце коридора, у выхода, мы смогли дышать. В открытых дверях кабинетов все так же бесцельно двигались огромные тени.
— Тебе крупно повезло, — сказал Сейф. — Еще немного, и ты очутился бы в следственном кабинете.
Я содрогнулся.
Сейф пригласил меня выпить кофе.
Ночь, словно морская волна, окутывала нас зеленовато-синим покрывалом. Несколько сотен метров от комиссариата до кафе мы с Сейфом прошли в молчании. Сейчас Цирта была совершенно безопасна. Присутствие другого человека плотиной перекрывало поток моего воображения. Я спрашивал себя, не пригрезилась ли мне казнь безумца и то, как он искал древний порт, Итаку, — в нашем пропитанном Историей городе такая эрудированность ох как подозрительна. Но нет: человек, уверенно и звучно шагавший рядом, своим присутствием удостоверял, что это было, скреплял печатью реальности эту историю — нашу историю, что разрасталась, как раковая опухоль, захватывала живое тело и создавала там город, мимо которого давным-давно проплыли тяжелые облака, забыв его накрыть.
В моем сознании боролись две гипотезы. Первая — чистой воды выдумка; в лучшем случае кошмар, в худшем — помешательство. Вторая — строгая истина, безупречная, выношенная, совершившаяся; мы были ее мелкими винтиками, частицами, высвобожденными неким магнитным полем, расщеплением атома. Какой-то враждебный народ некогда подверг нас бомбардировке из пункта X. Кроме шуток, я не думаю… я не находил иного объяснения. Может, я повредился в уме? Судите сами. Меня зовут Хосин, я студент Циртийского университета, до недавнего времени работал в гостиничном предприятии «Хашхаш», у вонючих мошенников и компании, на здоровье не жалуюсь, если не считать легкой склонности к паранойе. Друзья у меня такие: поэт по имени Мурад; майор спецслужб, поджидавший меня в одном из притонов Верхней Цирты; фараон, палач и друг животных; город — капризный, подлинный, фантасмагорический, юный, древний, мятежный, рабски покорный, красивый, безобразный одновременно… сбиваюсь… Ночь, ни на что не похожая, ее творец не иначе как наширялся колумбийским крэком… Господь собственной персоной, одетый славой, как карамель шоколадом, водопадом обрушивался на свое творение. Я богохульствую, моя мать об этом кое-что знает… я устал… мозг вытекает у меня через ноздри. Кафе. Дошли наконец.
Официант поставил на стол две чашки. Старый бар, где теперь подавали лимонад и чай с мятой, служил местом встречи циртийских таксистов. Приехавшие из разных частей страны, бледные, изнуренные вечным недосыпанием люди вразвалку входили в заведение, садились на стулья и тяжело облокачивались на деревянные столешницы с пластиковым покрытием. Стоило появиться кому-нибудь из них, как подбегал официант и проводил грязной тряпкой по зеленой поверхности.
Пять или шесть столиков были расставлены вдоль стен, у больших окон, за которыми сновали прохожие — беспечно текущая река, то устремлявшаяся вперед, то изгибавшаяся петлями, поток, заключенный меж двух огромных гранитных шестигранников. Он разделял участь всех рек и ручьев Цирты: стиснутые камнем, они фонтанами выбивались из-под земли, но вскоре иссякали, задушенные узким скалистым входом в гавань. Так и циртийцы выходили из домов, подстегиваемые стихиями — жизнь в состоянии войны, — и с наступлением ночи возвращались в укрытие.
Дубовый прилавок был сделан в пятидесятые годы, задолго до победы лимонада над пивом. За ним, привязанный к кранам большой электрической кофеварки, священнодействовал хозяин, главный церемониймейстер мира мавританских кофеен.
Он знал своих постоянных клиентов: усталые таксисты, парни с соседних улиц, нелегальные торговцы, местный сумасшедший, потреблявший спиртное вприглядку, фараоны из главного комиссариата — сам большой начальник, полковник Мут, в окружении подчиненных приходил выпить кофейку. Один из них, Сейф, сидевший спиной к стене, не сводил глаз с дверей. На его шее пульсировали вены.
— А сейчас я расскажу тебе, чем я занимался последние полгода, — сказал Сейф. — Готов меня слушать?
— Вполне.
Сейф провел ладонью по затылку.
— Я никогда не расстаюсь со своим автоматическим девятимиллиметровым пистолетом «беретта». Возможности у него неограниченные. Два магазина по четырнадцать патронов во внутренних карманах куртки — я сворачиваю ее в комок, когда мне нужна подушка, — да дополнительный патрон в стволе — вот мой дорожный несессер, карманный справочник и спасательный круг. Красивое оружие, черное и тяжелое, оно как раз по моей ладони, широкой и массивной.
Сейф вынул пистолет и положил перед собой.
— Два кофе! За счет заведения! — завопила обезьяна у кранов, указывая официанту на наш столик.
Передышка подходила к концу. Цирта готовилась прильнуть ко мне, своему строптивому любовнику, слушавшему, как разматывается, точно нить, история полицейского.
Сейф бросил учебу ради службы в алжирской полиции. Страшное дело! Полгода он провел на стажировке в Блиде, пока его старшие коллеги гибли под пулями террористов. К ним свозили горы трупов: обезображенные, оскопленные мужчины, тела без голов и головы без тел. Попробуй-ка найди, что тут к чему, твердил им сержант-инструктор, да еще поди пойми, что стоит искать. Шесть кошмарных месяцев, а затем то, что составляло военную элиту Алжира, было куда-то переведено, распылено, пущено по ветру. Сейфу выпала удача оказаться в Цирте, городе, где он учился в университете, пока не перешел окончательно в полицию.
Этих, уже измотанных, новичков принял главный комиссариат. Их прибытие вызвало много горечи и злобы. Они были молоды, сильны, по большей части хорошо сложены и неистовы; старшим, более выдержанным, огромного труда стоило терпеть их рвение, направлять в нужное русло их пыл. Было сформировано специальное подразделение — бригада по борьбе с бандитизмом, прославленная БББ. Обычный, не хуже прочих, способ отобрать тех, кто будет плечом к плечу сражаться с террористами. Главным у них был Махмуд, усатый, отталкивающей наружности великан. Его коньком было реквизировать какую-нибудь машину, проехаться по городу и замести первого встречного бородача. Они выскакивали из машины, хватали свою жертву и заталкивали в багажник. В комиссариате несчастного унижали как можно более изощренным способом, в то же время оставляя минимум следов. Ближе к ночи его отпускали, наполовину выбрив ему лицо. Махмуд мягко называл такое обращение «психологическим воздействием».
Циртийская БББ провела первую крупную операцию уже через месяц после того, как Сейф в нее вступил, в январе 1996 года. Квартал Короны был оцеплен с самого утра; по полученной информации, в низеньком доме с внутренним двориком засела группа террористов. Когда люди из бригады высыпали из машин, террористы уже убрались прочь по крышам. Остались две-три горластые старухи и несколько сопливых оборванных ребятишек.
Махмуд приступил к допросу старушенций; видя, в каком он бешенстве, те показали, куда ушли террористы.
— Я залез на крышу и начал свою первую погоню. Снаружи Цирта слушала Сейфа. За большими окнами кафе я различал затаенное дыхание города.
Сейф увидел человека, бежавшего по красной, обрамленной зеленым мхом, скользкой черепице. Вооруженный обрезом, он цеплялся за старые трубы, перепрыгивал с балкона на балкон, улепетывал с ловкостью эквилибриста. Сейф уже решил отказаться от преследования, он вдруг понял, что тот может уйти одним-единственным путем.