— Оклемался, кажись, бедолага, — сквозь гул в голове донесся до Вольфа дребезжащий старческий голос. Слова были произнесены на русском языке. — Ты, касатик, не ерепенься, а то с печки сверзишься!
Вольф затравленно огляделся: над ним нависал грубо обработанный бревенчатый потолок, слева — стена из точно таких же бревен, справа обзор закрывали цветастые ситцевые занавески. Неожиданно они распахнулись, и перед Вольфом появилось лицо крепкого седого старика.
— Как я сюда попал? — жмурясь от яркого света, спросил Путилофф по-русски.
— Я тебя, болезный, сюда на собственном горбу притащил! — не без гордости ответил старик. — Угораздило же тебя в старую берлогу провалиться, да еще головой об корягу… Если б не Полкан, лежать бы тебе там до сих пор.
— А Полкан это кто?
— Пес мой, — охотно пояснил старик, — он-то тебя и учуял. Ты это, давай, слазь с печки, если могешь. Бульончика мово похлебай. А то почитай вторые сутки без сознанки валяешься.
Вольф скинул босые ноги с печи, в задумчивости пошевелил пальцами. Срочно нужно было выбирать модель поведения. Их было несколько, и одна из них — симуляция амнезии, показалась Вольфу самой перспективной. Ударился головой — ничего не помню. Определившись, пес с трудом слез с печи и уселся за стол. Нужно как можно скорее восстанавливать форму. Старик выдернул из печки закопченный чугунок. Запахло одуряюще. Вольф непроизвольно сглотнул слюну.
— Ты это, сынок, не серчай, — проскрипел старик, — я твоего рябчика съел вчерась. Ты где его подстрелил?
— Не помню, — напряженно выдавил Вольф, не зная чего ожидать от старика, — а что?
— Странный он какой-то был, — задумчиво почесал седой затылок дед, — жирный, словно куря бройлерная, мериканская. И вкуса никакого — как будто кусок картона приготовил.
Вольф опешил: этих рябчиков разводили на ферме рядом с Терехоффкой и навязали ему таки одного. Дескать, охотник, заплутал. Ни кто ж и не думал, что такая малость способна провалить дело. А этот старый хрыч попробовал птичку и мгновенно определил — не наша. Тут ухо надо держать востро.
— А ты сам-то паря откедова? — разливая благоухающий бульон по тарелкам, по-свойски поинтересовался старик.
Вольф изобразил на лице крайнее смятение:
— Не помню!
— Эк, — изумился старик, — как ты головой приложился-то. А хоть как зовут-то тебя, помнишь?
— Во… Вова, Владимир.
— А меня Степанычем кличут. — Старик закинул чугунок с бульоном в печь и протянул Вольфу крепкую сухую ладонь. — Будем знакомы.
Пес пожал протянутую руку, приятно удивившись крепкому рукопожатию — несмотря на годы, старик был в отличной форме.
— Ну, ты, Володька, не тушуйся, пройдет, — добродушно улыбнулся Степаныч. — На фронте таких случаев — сплошь и рядом. Можно сказать, что контузило тебя сильно.
— Точно, — согласился Вольф, — похоже очень.
— А ты что, тоже воевал? — осведомился у незваного гостя Степаныч. — То-то гляжу у тебя пулевых ранений тьма! Где воевал-то?
Вольф понял, что прокололся еще раз. Он солдат, а не шпион. Если он попадет в руки местным спецслужбам, его вычислят в пять секунд.
— Не помню, — Вольф мучительно соображал, что же сказать, — кажется, Кавказ (русские там всегда воевали), Китай (граница должна быть рядом, может какие столкновения были)…
— Ну, насчет Китая это ты, паря, загнул! — рассмеялся старик. — Из Чечни, значит. Это надо спрыснуть! — Невесть откуда он вытащил большую запотевшую бутыль. — Фронтовикам не грех, — поучительно сказал он, разливая жидкость по стаканам, — к тому ж завтра праздник!
— Какой? — поспешно спросил Вольф.
— Ну, Володька, я смотрю, ты себе всю башку отбил! Девятое завтра — День Победы! Ну, вспомнил?
— Нет, — покачал головой Вольф.
— Ладно, за победу! — торжественно сказал Степаныч.
Он слегка стукнул о край стакана Вольфа своей посудиной и залпом проглотил ее содержимое. Вольф не замедлил последовать примеру старика. Местный аналог шнапса оказался на удивление крепким, но душистым.
— Хороша, зараза! — выдохнул старик. — Ты огурчиком, огурчиком солененьким закуси! Неужто, и это забыл?
— Здорово! — на секунду перестав хрустеть огурцом, с удовлетворением произнес Вольф.
— То-то же! — подмигнул старик. — Эх, а какие моя старуха огурцы мариновала…
— А где она? — спросил Путилофф.
— Почитай седьмой годок, — вздохнул старик, — как представилась голуба моя. Давай помянем, — сказал Степаныч, наливая еще по одной. — Пусть земля ей пухом!