Мальвин запоздало сообразил: он ведь не слышал, с чего началось. И слышать, по правде сказать, не желал — заприметил графа Метелина и счёл это достаточным поводом для дурного исхода. А с чего конфликт завязался, не вник. Как же ему отчитываться теперь, когда замаячили уже впереди дубовые двери секретариата?
Хикеракли вальяжно опёрся спиной о косяк и бросил неприязненный взгляд в сторону приближавшихся Мальвина и графа Метелина.
— Шавка лакейская, — процедил граф Метелин.
— Следите за выражениями! — не стерпел Мальвин. — Не рекомендовал бы вам оскорблять слух многоуважаемых секретарей портовой бранью.
Граф Метелин намеревался ответить, но Мальвин уже стукнул по двери чугунным молоточком в виде пёсьей морды и потянул на себя ручку. Ни малейшего желания препираться с дебоширами далее он не имел.
И, едва окинув взором секретариат, пожалел о своей горячности.
Многоуважаемый глава Академии, господин Пржеславский, лишь изредка спускался к подчинённым из собственного кабинета на третьем этаже; впрочем, «изредка» не значит «никогда».
— Прошу прощения, никак не хотел помешать, — растерялся Мальвин.
— Что вы, что вы, юноша, — с интересом воззрился на него многоуважаемый глава. — Вы ведь префект нашего младшего курса?
— Так точно, господин Пржеславский.
— А отвечаете, как военный.
Мальвин смутился.
— Готовился поступать на службу в Резервную Армию, господин Пржеславский, — всё не выходило у него сменить регистр.
— И что ж сбежали в Академию? Впрочем, лучше молчите — разочаруете ещё старика.
— Вы ведь по делу, господин префект? — подал голос единственный человек, не боявшийся прерывать излияния многоуважаемого главы: его личный секретарь господин Кривет. — Молодые люди неаккуратного вида в дверях — с вами?
Секретарь Кривет говорил со странным акцентом — кажется, корни у него баскские, но Мальвин подозревал, что акцент является в первую очередь элементом устрашения. Многоуважаемый глава — человек в некотором смысле небрежный, холерического склада, но давно пресытившийся своими обязанностями; секретарь же Кривет — его верная узкая тень, и что скрывается в этой тени, выяснять боязно.
— Господин Хикеракли и граф Метелин, студенты первого курса, грубо нарушили устав, устроив в холле Академии… — Мальвин взял дыхание, — драку.
Секретарь Кривет весь изогнулся вопросительным знаком, прочие секретари синхронно развернулись, и только многоуважаемый глава не изменился в лице.
— Вы заходите-заходите, студенты первого курса, — пробасил он. — А то топчетесь там как неродные. Морды бить — родные, а по шеям получать — так, по пути в Академию завернули?
Граф Метелин держался вызывающе, а Хикеракли куда спокойней — разглядывал даже секретариат, где наверняка бывал нечасто. Мальвин ощутил вдруг острейшим образом свою ответственность за них обоих. Да, нарушители, но разве ж это повод…
Мальвин как префект был осведомлён о наказании, полагающемся за деятельное попрание Пакта о неагрессии в стенах Академии. Он не первый месяц об этом наказании размышлял: хоть и не дело подвергать сомнению до тебя установленные порядки, а так и так пробираются в голову лишние думы.
— Кто может засвидетельствовать драку? — подошёл вплотную к Мальвину секретарь Кривет.
— Я. Причинения вреда имуществу Академии не было, причинение вреда другим студентам — ненамеренное и, кажется, несущественное. Повод конфликта мне неизвестен, о зачинщике также судить не возьмусь.
— Бумагу-то подпишете, господин префект?
— Если таковы правила.
— Ну и славненько.
В это самое время многоуважаемый глава потребовал себе кресло и, воссев, одарил долгим и будто бы даже лирическим взглядом графа Метелина и Хикеракли:
— Что же это вы вытворяете, студенты первого курса? У одного губа расквашена и пальто дорогое щётки просит, у другого и вовсе рубаха порвана. Отчего вам на лекциях — а пусть бы даже и в кабаках — не сидится?
— Так агрессия накопилась! — всплеснул руками Хикеракли. — Душим-душим, только разве ж её, гадину, задушишь?
Мальвин покосился на него с опасением, но тут подкрался секретарь Кривет.
— Вы бумагу пока как раз и составьте. В вольной форме, — секретарь Кривет открыл перед Мальвиным дверь в один из смежных кабинетов, предназначенный для индивидуальных бесед и хранения наиважнейших документов; была в том какая-то ошибка, что кабинет этот достался Мальвину, а разбирательство велось в проходном помещении.
— Мне бы ещё ведомость получить на будущую неделю, — пробормотал он.
— Ведомость? Посещаемости и освоения материала? Сейчас организуем, конечно, а вы пишите-пишите, — указал секретарь Кривет на старинный, янтарём инкрустированный стол и вернулся в проходное помещение.
Чернильница была полной, бумага чистой, Мальвин — в замешательстве.
До сего момента обязанности префекта не тяготили его и не становились поводом для неких исключительных раздумий. Мальвин от природы был обязателен, пунктуален и обладал достаточным запасом внимания, чтобы обыденные префектские дела удавались ему достойно. Но между обыденными делами и ответственностью за выдачу серьёзнейшего наказания двоим студентам — сущая пропасть. Он поступил сообразно предписаниям — узнав о грубом нарушении спокойствия, будучи непосредственным свидетелем оного, отчитался начальству Академии (он, правда, надеялся, что это будут рядовые секретари, а не сам многоуважаемый глава) и убедил виновников явиться для разбирательства. Почему же тогда так неспокойно на душе?
Потому ли, что под должными мерами, кои полагается принимать в данном случае, подразумевается медикаментозное снижение уровня агрессии?
Когда-то передовая европейская разработка, призванная решить проблему преступности и бунтов черни, досталась Росской Конфедерации со всеми прочими атрибутами злосчастного Пакта. Мальвин не слишком глубоко разбирался в вопросе, но знал, что медикаменты эти делятся в самом общем смысле на две категории: те, что действуют мягко и употребляются профилактически (аристократам предписано потчевать ими своих слуг, некоторым работодателям — своих рабочих), и те, что применяются экстренно, в особых случаях — к преступникам и бунтарям. Отставной офицер Охраны Петерберга, нанятый семьёй Мальвина для подготовки среднего сына к службе в Резервной Армии, рассказывал, каким может быть побочный эффект «пилюль». Вероятно, он привирал или приукрашивал, или даже во времена его молодости «пилюли» были и впрямь так страшны своим несовершенством, но Мальвину-то казалась дикостью сама идея воздействовать на человека химически вместо того, чтобы попробовать увещевания и традиционные дисциплинарные меры — пусть бы и вплоть до заключения в тюрьму.
Всё тот же отставной офицер на это ухмылялся: во времена его молодости профилактическую разновидность «пилюль» обязаны были глотать даже аристократы, даже члены Четвёртого Патриархата — не то что городских советов. Настаивал, что теперешнее положение куда вольготней, грех жаловаться. И Мальвин не жаловался, покуда сам не привёл двоих студентов в секретариат за драку.
Он потому и смотрел сквозь пальцы на вымогательство денег графом Метелиным и его портовыми дружками, что держал в уме «пилюли». Жертвы вымогательств молчали из страха перед физической расправой, Мальвин же молчал, поскольку никак не мог решиться поспособствовать такому наказанию виновников. Надеялся, что графу Метелину надоест, а его портовые дружки не задержатся в Академии дольше первой экзаменационной недели — и проблема снимется сама. Но распроклятый граф Метелин умудрился создать прецедент, который невозможно проигнорировать ввиду его публичности! Портовые дружки, что характерно, в драке не участвовали — их, кажется, вовсе в тот момент в холле не было.