— Видимо, что-то случилось… — пролепетал он в сторону.
— О да. Например, непредвиденная гулянка в общежитии.
— Вы несправедливы, граф, — ожидаемо возразил Скопцов. И, помявшись, добавил вдруг против всяких ожиданий: — Гулянка предвидена заранее и назначена на совсем уж позднее время, чтобы только не помешать нашей с вами беседе.
Метелин не нашёлся с ответом — столь странно и, пожалуй, забавно выглядел Скопцов, признающийся в том, что намеревается ночью пьянствовать.
— Не сочтите, что я тороплюсь в общежитие, — попытался Скопцов пошутить, решив, что нащупал ноту, — но, кажется, нам всё-таки придётся начать без переводчика.
— Вы тоже обитаете в общежитии Академии или только заглядываете побуянить? — произнесённый вслух, вопрос этот прозвучал менее изящно, чем подразумевалось. Как жалкое намеренье отсрочить содержательную беседу он прозвучал.
— Обитаю, да… Как раз с Хикеракли.
— И вам не утомительно делить комнату, пусть бы даже и с приятелем? Вы всё же достаточно состоятельный человек, насколько я могу судить. Простите, если…
— Никакого «если», мне понятно и ничуть не оскорбительно ваше любопытство! — Скопцов поддержал незначительную болтовню с преувеличенной радостью. — Понимаете, граф, так вышло, что я с самых детских лет обитал в казармах при отце — у меня попросту нет никакого подобия дома в городе, а заводить его сейчас показалось мне расточительством. То есть, нет, не совсем, — затараторил он с чего-то, — я искал было квартиру в Людском районе, поближе к Академии — но, видать, поздно спохватился и поближе как раз не нашлось. Вот и решил, что в общежитии нет ничего зазорного.
— Ничего зазорного, — поспешно кивнул Метелин, предположив, что причина смущения Скопцова — в нежелании далеко ходить каждый вечер неспокойными дворами Людского района. И встречаться-то он предложил в Конторском, и ресторацию выбрал какую-то прям чиновничью вместо нормального кабака. И при том — с самых детских лет в казармах. Уму непостижимо.
— …А в общежитии занимательно, там люди всякие есть — и иногородние, и иностранцы даже. Можно многое узнать, даже на улицу не высовываясь. И к тому же такое чувство, будто вовсе из Академии не выходил.
Конечно, там же и Гришевич живёт, который этому доходяге столько крови попортил. Правда, Гришевич в общежитии не промышляет: студенты-то тамошние те же, да не те — кто в общежитии устроился, тот обыкновенно из родительского кармана деньги уже не таскает, другие нравы. Ну, так Гришевич раньше говорил — до тех пор, покуда Метелин не вернулся с казарменного наказания. А после наказания у них обратно не срослось: не мог же Метелин напрямик высказать, почему это он вдруг передумал на доходяг страх наводить! Пришлось юлить, упирать на то, что с тем скандалом руководство Академии внимательней стало — чистейшая, между прочим, правда, Гришевичу бы самому теперь внимательней чужие кошельки по закоулкам щупать. А Метелину, мол, из Академии быть отчисленным не с руки — и вновь правда, вновь чистейшая. Вот скажет ему Скопцов, что Хикеракли тогда в казармах наобещал, и можно отчисляться. Два месяца они его издалека испытывали, всё не верили, что в самом деле утихомирился, а теперь сидит Метелин со Скопцовым безо всякого Хикеракли, вино распивает и беседует зачем-то об общежитии, будто это может отменить его уродливую, как портовый калека, жизнь.
— Граф, я вас утомил? — обеспокоился Скопцов. Видимо, по лицу Метелина что-то этакое пробежало.
— Нисколько. Просто… — повторно врать про экзаменационную неделю не хотелось, ничего другого на ум не пришло, и ответ скомкался в горле, не сложился в куртуазное оправдание.
Стало жарко и мало вина (никогда ведь не любил, кислятина одна и никакого хмеля в голове!).
— Какой же я негодяй — сижу, терзаю вас чепухой! — Скопцов весь переполошился, всплеснул руками, едва не опрокинув свой бокал. — Это всё от смущения, граф, — добавил он куда тише и доверительней. — Знали бы вы, какой жгучий стыд я испытываю за детское своё любопытство, сделавшее меня невольным хранителем чужих тайн.
Все эти романные штампы — «жгучий стыд», «хранитель чужих тайн» — должны были вызывать приступ рвоты, но почему-то, наоборот, успокаивали, примиряли с вином и перетопленным от бестолкового усердия залом. Или успокаивало то, что за романными штампами скрывалось: Скопцов и сам не рад быть разносчиком пересудов, не кичится своим преимуществом, не услаждает самолюбие за счёт прибежавшего по первому же зову Метелина.
— Чрезвычайно благодарен вам за готовность со мной встретиться, — скороговоркой выпалил он, предполагая, что душевных сил на учтивость потом может и не сыскаться.
— Это я должен быть вам благодарен за возможность облегчить совесть. История, о которой вам обмолвился Хикеракли, когда-то, признаюсь, буквально лишала меня сна. Я и вообразить не мог, что однажды познакомлюсь с человеком, для которого она имеет самое животрепещущее значение…
Так и прошелестел: «самое животрепещущее значение». Просто немыслимо, насколько же проще, когда за тебя шелестит романными штампами кто-то другой.
Может, оно и хорошо, что Хикеракли потерялся где-то в ветреном январе? Его прибаутки колют острыми краями, всё-то ему лишь повод позубоскалить, а до нелепого почтительный Скопцов будто бы безопасен, будто бы с лакейской покорностью проглотит собственный язык, стоит только глянуть на него исподлобья.
— Продолжайте же, — по-хозяйски откинулся Метелин и кивнул официанту на почти что приговорённый кувшин вина.
Скопцов сцепил пальцы в замок, стал весь будто бы ýже, хотя и без того не удался в плечах.
— Как я чуть раньше упоминал, в казармах Охраны Петерберга я с самых детских лет. Ребёнку, конечно, многого не скажут, но всегда есть способы и самому разузнать… Ох, граф, что же я такое несу! — вновь запутался он в словах, посмотрел растерянно: будут, мол, бить, или пронесёт? — Тут, наверное, не обойтись без некоторой предыстории — вы уж извините мне моё многословие, граф. Так вот. Первый раз расстрельному приговору я был свидетелем лет в четырнадцать — не потому, конечно, что прежде не приговаривали, а просто так уж сложилось: сочли достаточно взрослым, не стали намеренно утаивать. Я переживал изрядно — всё ж таки убийство, пусть и по закону. Но хотелось взглянуть. О, понимаю, сколь чудовищно это звучит, но я сейчас о том лишь, что детскому разуму — чтобы справиться с этим парадоксом несправедливости! — чудилась непременная необходимость неким собственным будто бы ритуалом почтить прерванную жизнь, — Скопцов вдруг выдал категорически не подходящий к его пламенной тираде смешок едва ли не ядовитого свойства. — Спросил, конечно, у первого подвернувшегося солдата, так когда же казнят. А он и ответил: да, мол, когда наиграются.
Потный официант (ну прекратили бы топить, сколько можно!) как раз заменил кувшин, замер перед столом в ожидании иных указаний. Он был пожилой, с полированной лысиной и совсем не походил на официантов тех рестораций, которые обыкновенно посещал Метелин. С прижимистым и непьющим Гришевичем они гуляли по кабакам попроще, где заказы разносили румяные злоязыкие девки. Девки Гришевича за трезвость то и дело поддевали, и Метелин как-то предложил ему одну такую девку у хозяина кабака и купить в назидание — разумеется, на его, Метелина, средства. Думал, значит, приятелю подарок сделать.
Приятель только фыркнул: «А ещё графьё! Где только таких manières impolies нахватался?» и через полчаса поднялся наверх с той девкой безо всяких средств.
— Пшёл вон, — сообразил Метелин услать официанта, когда заметил, что Скопцов молча теребит салфетку.
— Не знаю даже, как и продолжить… — озабоченно огляделся тот по сторонам. — До вас, граф, наверняка доносились слухи о репутации Охраны Петерберга? Безраздельная власть развращает. Стоит ли мне пытаться вам пояснить, что значит это дикое «когда наиграются»?
— Пожалуй, нет.
Про «наиграться» тоже с Гришевичем история была. Однажды убедил-таки его поужинать в заведении, подобающем по статусу графу Метелину и его спутникам. Плеть не рискнул, что было досадно: явиться в «Нежную арфу», тихое местечко прямиком за Филармонией, при ручном тавре — вот это был бы номер! Не в «Петербержскую ресторацию» же направлялись, в «Петербержской ресторации» Метелину и самому не по себе — недаром она окнами на здание Городского совета смотрит.