Выбрать главу

— А затем, что приятно унижать слабых, — Хикеракли продолжал говорить чуть отстранённо, будто что-то обдумывал. — Затем, Сашка, что для тебя свобода — это пойти, куда пожелается, а для него — чтобы боялись. Не имени, не титула, а его самого; не графа, а просто Метелина. Понимаешь? Понимаешь. И в своём аристократически-политическом смысле он тебя правее. Ты росами вскормлен, но Европами взрощен, ртом сиську матери искал, а поили тебя Пактом о неагрессии. А у него бунт политический. Ну или он так думает.

— А деньги всё равно берёт, — буркнул Валов. — Если уж бунт политический, что ж кодекс чести себе не сочинил?

— Может, такой вот у него кодекс чести. Грязненький. Самому интересно, — Хикеракли вдруг улыбнулся, потянулся и снова прищурил глаза на Сандрия: — Ну чего, Сашка, напугался? Передумал за бляшкой-то кидаться?

Сандрий помедлил с ответом, а потому тот вышел честным, без бравады:

— Нет. Мало ли в Петерберге антисоциальных элементов? И вы правы, Хикеракли: я в Штейгеля такой человеческой жизни не видел, чтобы граф у других силой деньги вымогал. Мне это, может, ещё как пригодится, когда лечить его буду. Пойму, кто сдачи дал.

Хикеракли расхохотался, а вместе с ним заулыбались и прочие.

— Это ты, Сашка, правильно мыслишь, мне нравится. Хотя нарываться не нарывайся, я за вами всеми один разве услежу? Я удал, но и для себя ведь пожить иногда полагается! — Он спрыгнул с парапета на ступени и гордо выпрямил спину, что выглядело весьма комично. — И вот что, Саш, ты мне не выкай. В глазах у тебя, что ли, безо всякой второй двоится? Это, право, лишнее. Давай-ка лучше после лекции приходи в «Пёсий двор», тут за углом, в подвале, знаешь?

— Знаю, — не соврал видевший уже окна Сандрий, — только я не пью.

— А когда начинать, ежели не в юных годах? — укорил его Хикеракли, но махнул рукой. — Да не хочешь пить — не пей. И не приходи вовсе, ежели не хочешь. Я так, оставляю ко-ор-ди-на-ты, — последнее слово выговорил по слогам, будто нарочито учёное и не по силам, хотя наверняка просто кривлялся. — Знаешь, Сашка, у меня хозяин охоту страсть как любил, даже книги многомудрые про это дело заказывал. И вот я там вычитал, что по полёту птиц различают слабаки — ну, которые уже спугнули или повадки недостаточно хорошо изучили. А настоящий птичник их определяет по посвисту. — Он снова заглянул Сандрию в глаза. — Так что всё-таки приходи. Посвистим.

Глава 2. Невиданные удовольствия

Даже за тяжёлую дверь секретариата из коридора просочился художественный свист. Насвистывали первый хор «Кармины Бураны» — насвистывали бы какой-нибудь другой, Жорж бы вряд ли узнал, новинка ведь в репертуаре Петербержского филармонического оркестра! А первый хор — он же и завершающий, так компилятор решил. Жорж аж вздрогнул тогда на концерте, вновь заслышав грозное fortissimo о колёсах судьбы. Не потому что судьба, а потому что fortissimo.

Теперешний свист на fortissimo не претендовал, но Жорж, конечно же, сразу догадался, что ему пора. «Его ждут» — удивительное, упоительное чувство, самым безапелляционным образом доказывающее, что жизнь студенческая лучше всякой иной, известной Жоржу.

А «приближается префект курса» — чувство тревожное, застающее врасплох и учащающее пульс. Будто сейчас поймают на горячем, хоть и нет никакого «горячего», не приходит на ум ни единого греха, который был бы заботой префекта курса. Греха нет, а чувство — есть.

— Господин Солосьé, прошу уделить мне минуту внимания, — префект церемонно кивнул и вместе с тем бросил едва заметный взгляд на тяжёлую секретариатскую дверь.

Жорж в некоторой растерянности замер над списком отчётных тем, которым решил поинтересоваться прямо сейчас, когда до экзаменационной недели оставалась ещё подлинная бесконечность недель всех прочих — с концертами Петербержского филармонического оркестра, с упоительным «его ждут» и наверняка со многими другими удовольствиями, пока не виданными.

— Вы не закончили? — приготовился к извинениям префект курса, но Жорж поспешно разубедил его. Свист из коридора так или иначе вынудил пересмотреть намеренья, и смазанные чернила последних строчек свидетельствовали о том излишне красноречиво.

Замешательство Жоржа было вызвано всего-навсего отсутствием хоть кого-нибудь из уважаемых секретарей, слетевшихся четверть часа назад на зов уважаемого главы Академии, но префект курса был вхож в секретариат на особых основаниях и знал, в который шкаф вернуть выданный Жоржу документ. Пока он возился с пухлой папкой, отмеченной не поддающимися профанной расшифровке письменами, Жорж запоздало пожалел о своём тугоумии. В отсутствие уважаемых секретарей ведь можно было заглянуть в какую пожелается папку! Одним глазком, без малейшего дурного умысла — просто прикоснуться к сокрытому, вдохнуть ещё каплю новой жизни, почувствовать на кончиках пальцев весёлое покалывание, сопровождающее всякое нарушение установленных правил.

Вот тогда приближение префекта курса было бы всамделишным поводом для тревожных чувств.

— Просьба у меня к вам деликатная, — шагнул тот к двери. — Не хотелось бы оглашать её там, где нас в любой момент могут прервать.

— Я весь внимание, — удержался от вздоха Жорж и проследовал в коридор.

Его ведь ждали!

Пришлось карикатурно выкатить глаза, укрывшись от префекта за текучей кружевной манжетой.

Вслед донеслось нарочито громкое «O Fortuna! Velut luna statu variabilis», и Жорж улыбнулся.

— Господин Солосьé, вас не затруднит передать несколько слов человеку, с коим вы, по всей видимости, состоите в приятельских отношениях?

— С превеликим удовольствием, господин префект.

— Вы ведь догадываетесь, сколь удручающе положение, сложившееся в связи с пропусками занятий графом Метелиным?

Жорж опять едва не призвал на помощь кружевную манжету.

— Вы префект, господин префект, а я рядовой студент. Велика ли цена моим догадкам? — ответил он, чтобы ответить хоть что-нибудь.

— Рядовой студент, обратившийся в секретариат за списком отчётных тем теперь, а не накануне экзаменационной недели, — доверительно придвинулся префект курса. — Это ли не основание счесть вас разумным человеком?

— Благодарю, — не стал отнекиваться разумный человек Жорж.

— Позвольте выражаться без обиняков, господин Солосье. К несчастью, граф Метелин достаточно… заметная фигура, чтобы каждому было известно, что он посещает Академию, но не посещает занятия в Академии. Случись разбирательство, ему не удастся оправдать себя болезнью или отъездом.

Теперь Жорж поискал поддержки у витражных стёкол, окрашивающих просторный коридор Академии в немыслимо живописные для учебного заведения тона.

Если стёкла и поддерживали, то молча. Пришлось выкручиваться самому:

— Мне чрезвычайно льстит ваша прямота, но я не менее чрезвычайно сомневаюсь в своей возможности положительно повлиять на частоту посещения графом Метелиным занятий.

— А отрицательно? — испытующе глянул префект курса на Жоржа.

— Смотря что вы имеете в виду.

— Оправдание болезнью или отъездом. Которое, как вы понимаете, требует полного отсутствия потенциального оправдывающегося в стенах Академии. В стенах Академии и в её окрестностях.

Жорж окинул префекта курса вмиг посвежевшим взглядом. Префект курса будто бы даже испытал неловкость.

— Мне кажется, я постиг ход вашей мысли.

— В таком случае не смею более злоупотреблять вашим временем. И всецело уповаю на вашу близость к графу Метелину.

«Её-то мы и не обсудили», — пробормотал Жорж, стоило префекту отойти на приличествующее число шагов.

Строгий, подтянутый, на все пуговицы застёгнутый префект курса нашёл изящное решение некой не обозначенной вслух проблемы Академии, но упустил досадную мелочь: никакой близости к графу Метелину у Жоржа теперь не было.

Наверное, не было. Особенного желания удостовериться Жорж в себе не обнаружил, сколь ни льстила ему префектова прямота.

Они с графом Метелиным («графом», пффф!) в самом деле держались по первости вместе, но их сиятельству, видите ли, быстро наскучила учёба, и оное сиятельство изволило тогда уйти в загул — настоящий, не в стенах Академии и не на близлежащих территориях. И Жоржу не пристало казниться перед ним за заведение новых знакомств!