— Так или иначе, час уже поздний для телеграмм, придётся отложить до утра. И не волнуйтесь: линия конфиденциальная, то есть неучтённая, ведёт от выселок шахтёров прямиком к дому одного из отцовских управляющих; если моего отца уже арестовали, резать её не догадаются. Я бы вернулся к вопросу, но после того, как мы побеседуем кое о чём с графом. — Хэр Ройш требовательно обернулся: — Признаюсь, опасался вашего бегства.
— Я созерцал голубей. И размышлял о душе.
— Как вовремя, — фыркнул хэр Ройш. Кружева на юбке и кокетливая шляпка ничуть не смягчали его скверный нрав. Наоборот, так становилось только яснее, что, уродись хэр Ройш девицей, его гипотетическому супругу следовало бы от всего сердца посочувствовать.
Граф Набедренных с печалью отметил, что в сегодняшней оперетте роль насмерть запиленного супруга причитается ему самому.
— Скажите сразу, что вам от меня требуется.
— Остановка морского сообщения с Европами.
Не стоило и надеяться, что бриллианты или экипаж по новой моде. О нет, жена из девицы Ройш вышла бы совсем иного толка.
— Вы сознаёте, что я контролирую судостроение, а не судоходство?
Хэр Ройш швырнулся испепеляющим взглядом:
— А гарант соблюдения Морского кодекса — Городской совет! Там есть статья, поясняющая, кому подчиняется Порт в случае расстрела Городского совета Охраной Петерберга? Наверняка нет. Вот и воспользуйтесь своим неписаным правом — совершенно очевидно, что в данных нам обстоятельствах к вашему мнению прислушаются в первую очередь. Очнитесь, граф: это ваше море. Вернее, оно было всецело вашим ещё неделю назад, пока вы не разменяли монополию на…
— Может, мы всё-таки не будем бесконечно пенять графу на утерянную монополию? — встрепенулся Скопцов.
— Мы бы с удовольствием, но есть нюанс, — с преувеличенной галантностью поклонился хэру Ройшу Золотце, наверняка тоже сражённый наповал сим дивным преображением. — Надеюсь, все согласны, что вмешательство Европ будет лишним, что бы тут ни происходило? Какой угодно Твирин, какая угодно военная диктатура лучше, чем европейские санкции. Жители города должны разобраться сами, в худшем случае — с привлечением Четвёртого Патриархата. А значит, в наших интересах задержать распространение слухов по Европам.
— Что представляет собой некоторую сложность, — хэр Ройш нацедил новую порцию яда, — ввиду обретения человеком неизвестных политических предпочтений целого судостроительного предприятия.
Вздохнув, граф Набедренных плеснул себе немного вина, чтобы запить яд.
Золотце зашагал от стены к стене:
— Третья, гм, грузовая… Сколько к ней приписано малых судов? А вспомогательных? Имеется ли прямо сейчас там в доках что-то, на чём можно было бы…
— Я услышал вас, — прервал репетицию оперетты о всем не угодившем главе семейства граф Набедренных. — Я, если угодно, разделяю ваши опасения. И готов проверить на практике степень своего влияния на Порт. Но ни на каких управляющих такую ответственность не возложишь. Следовательно, переговоры я буду проводить самолично — а значит, Охрана Петерберга с необходимостью узнает, что для переговоров я нынче доступен. Всех присутствующих это устраивает?
Хэр Ройш сдвинул брови — неужто увлёкся мечтами об экспансии в городскую политику до того, что не учёл столь очевидного следствия?
О хэр Ройш, страсти государственные — тоже страсти! И, как всякие страсти, туманят разум.
— А ведь это наилучший вариант… — задумчиво протянул Скопцов и сам взялся за вино. — Если вы, граф, будете успешны в своих переговорах с Портом, то на переговорах уже с Охраной Петерберга у вас появится козырь. Кому, как не им первым, выгодны задержки на пути осведомления Европ о нашей ситуации? Оказав такую услугу заранее — прежде чем вас попросят, — вы только выиграете и станете в их глазах действительно ценным союзником.
Представив себе все эти предстоящие переговоры, граф Набедренных вновь сник.
Сколько бы ни ахали на него в свете (теперь — том свете, раз всех расстреливают), сколько бы ни питали надежд друзья, апеллируя к верфям, а всё-таки он не любил деловой грызни и политической маеты. И не был уверен, что в наступающий на пятки ответственный момент сможет дебютировать в оных жанрах на высоте.
С другой же стороны, в жанре листовок дебютировал — и ничего. Вроде как даже недурственно.
— …таким образом, граф… Граф? — сердито окликнул его хэр Ройш. — Будьте любезны, либо найдите в себе силы на внимание, либо ложитесь уже спать, у вас завтра тяжёлый день.
— Благодарю вас, но я предпочту ещё немного пободрствовать.
Будет ли толк от попыток сна, когда тревога по капле подтачивает волю?
— Знаете, — улыбнулся господин Приблев, — у меня голова кружится. От всего, что я сегодня услышал и увидел, — покосился он заговорщически на Золотце. — Я даже не пойму, с чем сравнить свои ощущения. Не со сном же, это было бы банально. Как-то всё слишком быстро происходит: в начале сентября мы только возмущались за пивом этим налогом на бездетность, потом о нём официально объявили, грянуло недовольство, люди толпились на площади, чего-то требовали, листовки вот… случились. А теперь мы посылаем графа, если называть вещи своими именами, перекрывать Порт. Останавливать, получается, торговое и пассажирское сообщение. Это как-то… слишком серьёзно.
— Прекрасно вас понимаю, — кивнул Скопцов, мёртвой хваткой вцепившийся в бокал вина. — Мне, признаться, несколько неуютно в этом водовороте. Некоторые важные для меня вещи предстали в совершенно незнакомом свете, и я не понимаю, как теперь с этим быть. И нет, я думаю не только о личном своём счастье, но и о том, как все мы, петербержцы, будем жить после того, что сегодня произошло.
— И что о наших планах на жизнь скажет Четвёртый Патриархат, — вклинился хэр Ройш. Тон свой он замаскировал под лирический, но кто ж поверит столь прозрачному обману.
— Четвёртый Патриархат всё закончит, — скорбно провозгласил Золотце. — Мы тут можем хоть на головах ходить, учиться дышать под водой и метать икру — по давнему предложению графа, но ведь они никогда, никогда не позволят нам жить по-нашему…
— Сначала им надо о нашем желании жить по-нашему узнать, — возразил хэр Ройш, но как-то блёкло, будто и сам уже заранее тосковал. — Потом им надо будет обдумать полученную информацию, обсудить на сорока заседаниях, вынести решение, внести в решение поправки, собрать комиссию, распустить комиссию, собрать новую, запросить совета у Европ… Время есть.
— Но когда оно истечёт, — продолжил Золотце, — Петербергу ничего не оставят.
В голосе его слышалась печаль ребёнка, которого наказали, запретив играть на улице. Сравнение с ребёнком можно толковать как оскорбительное, принижающее значимость переживаний, но в данном случае граф Набедренных, наоборот, подразумевал сходство в силе и искренности чувств, их всеобъемлющую, загораживающую солнце природу.
Графа Набедренных эта невыносимая печаль друга застала врасплох, обесцветив на миг его собственные печали. Душа забила не по-голубиному трепетными крыльями, порываясь помочь — да только чем тут поможешь.
— Жорж, — позвал негромко господин Гийом Солосье, — хочешь в Четвёртый Патриархат?
Золотце инстинктивно шагнул вперёд, ошалело, но вместе с тем доверчиво хлопая ресницами.
— Что это вы имеете в виду? — наклонил голову хэр Ройш.
— Да так, на ум пришло: наш-то повар в Париже учился с одним из тех, кто сейчас Патриаршие палаты в перерывах между заседаниями кормит. Всяко может юному кулинару рекомендацию черкнуть — младшим помощником младшего помощника уж должны бы взять.
Случилось непредвиденное: хэр Ройш меленько засмеялся. Для человека, встречающего самые крутые повороты судьбы разве что перекошенной ухмылкой, это был воистину прогресс.
— Господа Солосье… оба, — откинулся хэр Ройш на кресле, будто освободившись от некого бремени, — близкое знакомство с вами открыло мне глаза на многие доселе тёмные для меня области. Мы, аристократы, почему-то всегда недооцениваем выгоду, которую можно извлечь руками прислуги — настоящей или ряженой. А это ведь так просто, так просто… Можно же держать такие руки у них прямо на пульсе! Что бы она о себе ни возомнила, Охрана Петерберга бросится целовать нам сапоги, если мы неожиданно завладеем сведениями из самого сердца Столицы, — буквально расцветал с каждым словом хэр Ройш и наконец преподнёс этот букет из самого себя Золотцу: — Понимаю, я слишком часто в последнее время прибегал к вашей помощи, эксплуатировал вашу страсть к авантюрам, но кого просить, если не вас… Пожалуйста, езжайте, Жорж.