— Бумажки к этому делу отношения не имеют, — хэр Ройш бросил на отталкивающего типа в высшей степени уничижительный взор, — через пару недель, а то и менее, данная информация в любом случае станет достоянием общественности. У меня нет никаких поводов с ней спешить. Тем не менее, я предположил, что вам было бы небезынтересно.
— Хотите испортить первую встречу однокашников некими мрачными известиями? — господин Букоридза-бей хмыкнул, а затем лихо ополовинил пивную кружку с видом самым беззаботным.
— Именно так. Иначе я не стал бы дожидаться всех припозднившихся, — хэр Ройш ещё раз покачал головой, глядя на отталкивающего типа и явственно не одобряя степень его опьянения.
— Графа по-прежнему нет, — заметил господин Солосье.
— Думаю, и не будет, — вмешался Андрей. — Мы разминулись на крыльце — граф Набедренных будто бы торопился по каким-то совершенно иным надобностям.
Господин Букоридза-бей завертелся, желая окончательно удостовериться в отсутствии графа Набедренных в «Пёсьем дворе», и так наткнулся взглядом на не решающегося подойти Тимофея. Заулыбался, махнул рукой и указал на стул между собой и отталкивающим типом.
От столь однозначного приглашения легче не стало: у Тимофея не было ни малейшей уверенности, что в этом обществе — да ещё и в свете надвигающейся беседы о чём-то важном — ему будут рады. Никакой возможности быть представленным всем присутствующим, никакого соблюдения приличий — а значит, и никакого подтверждения права Тимофея здесь находиться!
Но стул уже отодвинут, а господин Букоридза-бей уже крикнул о ещё одной кружке пива.
— Так вот, господа, — начал тем временем хэр Ройш, и Тимофею ничего не оставалось, кроме как молчаливо примоститься за столом. — Мне стало известно о грядущем введении в Росской Конфедерации чрезвычайно занимательного нового закона. Сразу оговорюсь: заседания в Городском совете по поводу местной реализации ещё не было, но кулуарные обсуждения уже происходят свободно, так что большой секретности тут нет — со дня на день заседание назначат, а потом и до оповещения населения максимум недели две, — хэр Ройш сделал паузу, но не нарочитую, а такую, будто всё ещё не переборол отвращение к собственным словам. — Закон же, если изъясняться просто, представляет собой обложение мужчин в возрасте с двадцати лет налогом на бездетность.
— Что? — поперхнулся господин Букоридза-бей. — Чепуха какая.
Хэр Ройш ответил саркастичной усмешкой:
— Полагаю, стоящие за этим налогом мотивации очевидны — повышение рождаемости. От полной же чепухи инициативу отличают призрачные следы здравого смысла в вопросе внедрения: в частности, налог начнёт взиматься только через год-полтора, чтобы у граждан нашлось время вступить в брак, зачать ребёнка и дождаться его рождения. Есть и другие нюансы, но сути они не меняют. А суть, господа, состоит в том, что нам всем, — хэр Ройш споткнулся взглядом о господина Букоридза-бея, гражданина Турции-Греции, и сидящего с ним рядом Тимофея, которому до двадцати ещё следовало дожить, — вернее, почти всем в течение трёх месяцев следует предпринять решительные шаги для обзаведения потомством.
Над столом повисла тишина, и только граф Метелин стукнул пивной кружкой в прорвавшемся гневе.
Кряжистый и круглолицый вольнослушатель от этого стука прищурился с хитрецой:
— Рождаемость — она, конечно, государственная головная боль, да только городишко-то наш расширять за пределы казарм не полагается. А в пределах он и без того от людей ломится. Если где и не хватает населения, то всяко не у нас.
— Совершенно верно, но это, по мнению Четвёртого Патриархата, тоже частность, — фыркнул хэр Ройш. — Закон вступит в силу на всей территории Росской Конфедерации — без поправок.
— Но разве так можно? — подал голос предполагаемый сын генерала Скворцова. — Выдвигать столь серьёзные требования к людям без учёта местной специфики?
Его перебил другой вольнослушатель, тот, у которого медицинская эмблема соседствовала с академической, — но перебил очевидно не из хамства, а от увлечённости собственным размышлением:
— Погодите. Проблемы с рождаемостью ведь, ну, не то чтобы только по женской вине, но всё же беда в здоровье, в последствиях, они умирают так часто из-за... поэтому и не хотят рожать. А налог будут брать с мужчин. С логической точки зрения это, видимо, оттого, что женщины частенько и не работают и платить им не из чего, — он сосредоточенно потёр лоб. — Но выйдет же так, что мужчины теперь будут сильнее давить, даже требовать, а женщинам-то по-прежнему незачем соглашаться!
— Велик налог-то? — мрачновато уточнил человек в безвкусной шляпе.
— Пять с половиной тысяч грифонов. Годовых, — мимоходом ответил хэр Ройш и обратился к вольнослушателю с двумя эмблемами: — А вам, господин Приблев, я хочу заметить, что ваши логические рассуждения здравы. Но, полагаю, о женщинах — и целесообразности их освобождения от налога — попросту не подумали. Удивляться здесь нечему, такой подход для Четвёртого Патриархата давно стал привычным.
— Бросьте вы на яд исходить, — с неуместной жизнерадостностью возразил господин Букоридза-бей. — Да, закон глуп, но если хоть по кому-то он прямо не пройдётся — это же хорошо! Не обременяют женщин, ну и не надо. В самом же деле мало у кого из них заработок есть.
Хэр Ройш скривился:
— Господин Приблев, если вы не расслышали, пытался просчитать как раз непрямые последствия.
Тут вдруг зашёлся дружелюбным, но обескураживающим смехом кряжистый и круглолицый вольнослушатель.
— Умора, — резюмировал он, чуть успокоившись. — Вы меня извините, но невозможно слушать, как о налоге в пять с половиной тысяч грифонов спорят иностранец и аристократ.
— Разве дело в деньгах, друг Драмин? — словно очнулся от алкогольного забытья отталкивающий тип. — Им же обидно, понимаешь, о-бид-но, эк их вместе со всеми зачесали...
— Мой отец уже ввёл в домашнем бюджете новую ежегодную графу расходов, — сказал хэр Ройш со всем своим аристократическим спокойствием, — а быть статьей расходов противно. Но — и здесь Хикеракли прав — дело не столько в деньгах. Сообщество аристократии — тонкий и сложный механизм, и очень важно, чтобы все его шестеренки ходили равномерно. Противно мне или нет, однако мой отец разумен: он твёрдо заявил, что никакого преждевременного брака не случится. Но каждый ли аристократ может похвалиться достаточной разумностью? Кто-нибудь непременно запаникует, начнут заключаться опрометчивые и невыгодные союзы, а пострадают в итоге все.
— Зато, если сочетаться браком нужно спешно, у аристократов появится больше шансов жениться по любви, — смущённо прошелестел предполагаемый сын генерала Скворцова. — Ведь когда не хватает времени, проще уступить требованиям потомков...
Хладный взор, которым окатил сына генерала Скворцова хэр Ройш, Тимофея бы убил на месте.
— При всём уважении, господин Скопцов, аристократические потомки с юных лет мыслят в несколько иных категориях. Кто-то, без сомнения, обрадуется. У остальных же обрушится немало ценных связей. — Хэр Ройш потянулся было к своему бокалу, но с сожалением обнаружил, что вина там не осталось. — Как это ни иронично, в итоге паникёры не так уж сильно ошибутся. То, что облагается налогом, быстро начинает облагаться и порицанием. Таково неотъемлемое свойство человеческой натуры.
— Ну знаете, — отмахнулся кряжистый и круглолицый вольнослушатель, которого, по всей видимости, звали господином Драминым, — это кем надо быть, чтоб о порицании каком-то беспокоиться? Пять с половиной тысяч грифонов годовых — проблема, да. Для кого-то — совсем серьёзная. Но уж если пять с половиной тысяч найдёшь заплатить за отсутствие детей, какая тебе разница, что чужие люди говорят? Главное, чтоб свои согласны были.
— Об инерции подумайте, — вздохнул Андрей. — Есть социальные слои — и речь не только об аристократии, — для которых угождение общественному мнению является первейшей ценностью. Это сейчас возмущение ещё возможно, а пройдёт пара лет под этим налогом — и ранняя женитьба превратится в норму. Всякая же норма навязывается воспитанием, то есть как раз таки «своими», а не «чужими» людьми.