Кажется, Туралеев и правда был вне себя. Гныщевич, конечно, ожидал от него реакции на сей spectacle modeste, но… более постепенной и тонкой, что ли. А тут уже просто какой-то Коленвал случился, вот-вот дойдёт до драки.
— Знаете, вам стоит писать руководства по поиску и завлечению в сети перспективных женихов, — хмыкнул Гныщевич. — Издадите — непременно черкну рекомендацию.
Засим он оттолкнул Туралеева и отправился на поиски Армавю, но загадочный Путь уже увёл того невесть куда. Ну, это ему надо в Латинскую Америку, так что сам и отыщется, решил Гныщевич. В глубине души его тянуло вернуться в зал и подсмотреть, чем занялись несчастные дипломаты, однако ещё сильнее тянуло спать.
Признаваться в том не хотелось, но он устал.
Отношения с Европами Петербергу необходимы, да, но не сильнее, чем Европам — отношения с Петербергом. Мистер Флокхарт никуда не уедет; он напишет длинное послание британскому министру, дождётся ответа и предпочтёт остаться здесь непубличным, но официальным дипломатом. На смену Шпрауту явится кто-нибудь другой. Что значит мелкий скандальчик после расстрела наместника, Городского совета и всех подряд? Им вон даже живого мсье Армавю показали.
И зачем аферистка Брада припомнила Метелина? Судя по реакции Туралеева, тот pavés dans la mare хотел меньше всего. Значит, сама?
По личным причинам?
У неё к Метелину имелись личные причины?
— А вы всё-таки эксцентрик, — когда Гныщевич вырулил из кухни к чёрному ходу, его снова нагнали, на сей раз — барон Каменнопольский. — Я даже и не знаю, ужасаться или восхищаться! И мсье Армавю… Что с ним?
— Он нашёл истину, — Гныщевич с удивлением обнаружил, что истина получилась обширной, а на улице совсем стемнело.
— Я понимаю, что вы наверняка заняты, но… Не уделите мне пару часов? — Каменнопольский умудрился потерять супругу окончательно и ухватил бы за локоть Гныщевича, если бы тот не увернулся. — Я обдумал ваши слова и понял, что нам следовало бы заглянуть в Восточную часть вместе. Ну, чтобы оценить масштабы необходимых санитарных мер. Это ведь недалеко…
— Вы что, без меня вшей найти не можете?
— Могу, но… честно говоря, вы больше моего смыслите в хозяйственных вопросах, — смутился Каменнопольский. — Понимаете, арестанты там… Как бы это… Изукрасили, — страшным шёпотом признался он. — Я не уверен, можно ли их художества вывести или нужно менять всю…
— J'ai compris, — перебил его Гныщевич и бросил сопротивляться.
Когда они вышли из Старшего района в многострадальный Конторский, на него напала некоторая мечтательность. Несмотря на то, что Конторский район считался приличным, фонари тут, в отличие от Старшего, стояли редко и светили тускло. Но с запуском новой электрической станции это изменится — и тогда-то конторские любители повозмущаться осознают глубину своей ошибки!
Поразительным образом эта мысль грела сильнее, чем l'état de choc европейских гостей. Всё же в душе Гныщевич — очень добрый и альтруистический человек.
К середине Конторского, впрочем, спина доброго и альтруистического человека Гныщевича почуяла: что-то не так. Он инстинктивно отступил от фонарного света на середину дороги.
— Не оборачивайтесь, — шепнул Гныщевич Каменнопольскому, — за нами следят.
— Следят? — чересчур громко охнул тот. — Кто?!
«Кого» было человек восемь, не меньше. О compétence господина генерала Охраны Петерберга это, конечно, говорило многое.
— У вас есть оружие? — Гныщевич, отыскав относительно удобное место на углу, замедлил шаг.
— Револьвер…
— Ну так достаньте!
Увидев, что цель их замедлилась, восемь человек перестали скромничать и перешли на бег. А вот ходил бы Гныщевич до сих пор при солдатах, вышел бы честный бой! Почти даже равный.
— Qui êtes-vous? — развернулся он на каблуках, упирая руки в бока. — И о чём бы вы в этот славный вечер хотели поговорить?
От восьмёрки крепкого вида ребят ответа не последовало. Он прозвучал с неожиданной стороны.
— Вы арестованы, — голосом, полным восторга от самого себя, объявил Каменнопольский, упирая Гныщевичу револьвер в бок.
О, этот славный момент, когда время растягивается, позволяя подумать о чём угодно, а тело напрягается, выбрасывая лишние мысли прочь! Гныщевич не успел ещё понять, что происходит, но рука его уже протянулась к голенищу.
Рука барона Каменнопольского тоже не медлила, и правое плечо окатило горячей, дикой болью.
En fait, настоящий мастер драки должен усвоить только одно правило: никогда не делай то, чего ожидает твой противник, даже если это инстинкт. Главное в хорошей драке — научить тело не реагировать на боль. Не сгибаться, если ударили в живот; не наклоняться, если вывернули руку. У Гныщевича имелась обширная практика, поэтому движение он не прекратил, дотянулся до ножа и, не поднимаясь, пнул Каменнопольского каблуком в лодыжку со всей силой, которую допускала неловкая поза. Во рту стало мокро (прокусил губу, стремясь не почувствовать выстрела?).
Второе важное правило хорошей драки: не зевай.
Каменнопольский споткнулся, и этого Гныщевичу хватило, чтобы подскочить и протаранить его макушкой в грудь. На безопасном от генерала расстоянии свистнула ещё пара пуль. Руку с револьвером Каменнопольский отвёл в сторону, но рука интересовала Гныщевича куда меньше, чем генеральское горло.
Брать генерала Каменнопольского заложником нынче в моде.
В отличие от мсье Армавю, способного в ответственный момент хотя бы ткнуть в причинное место, Каменнопольский попытался Гныщевича стряхнуть, но добился только шипения (плечо манёвру не обрадовалось).
— Кто, говорите, арестован? — насмешливо поинтересовался тот, прячась от восьми солдат (а это были, конечно, солдаты — кто ж ещё?) за не слишком широкой, но для скромных его габаритов достаточной генеральской спиной. — Револьвер-то бросьте, зачем он вам теперь.
— Это вам не поможет, — прокряхтел Каменнопольский, но именной гравированный револьвер всё же простучал по брусчатке. — Вы ранены, долго вам не продержаться.
— Ничего, когда я утомлюсь, я просто вас зарежу, и мне сразу станет легче.
Солдаты торопливо брали их в кольцо, а Каменнопольский вовсе не спешил двинуться вслед за Гныщевичем к ближайшей стене. Это осложняло дело. Единственным вообразимым вариантом оставались переговоры, ибо Гныщевич не Хтой Глотка, чтобы перерезать горло троим, пока те догадаются дёрнуть крючок.
Да даже если б был, противников-то восьмеро.
Переговоры так переговоры.
— За что это вы надумали меня арестовать? — вопросил он в генеральское ухо достаточно громко, чтобы и солдаты при желании сумели включиться в беседу.
— За что вы арестовывали людей в период революции? — фыркнул Каменнопольский. — За преступления против Петерберга. Сдавайтесь и пойдёмте по-хорошему.
Он совершенно не паниковал, хотя имел все на то основания. Почему? Ткнуть ножом у него ловкости не хватит. Ещё какие-то заготовки?
Солдаты тем временем замкнули кольцо. Это было неудачно. Гныщевич выбирал угол с расчётом на то, что двое легко сумеют тут разбежаться, поделив между собой преследователей. Что Каменнопольский окажется лживой скотиной, он не рассчитывал.
Задним числом это казалось наивным.
— Это вы сдавайтесь, — предложил Гныщевич. — Пока что у меня складывается впечатление, что я в лучшем положении.
— Иллюзия. Иллюзия! Подумайте сами. Вам больно, вы теряете кровь. Скоро ваша рука ослабнет.
— Но тебя-то я прирезать успею, — промурчал Гныщевич в самое каменнопольское ухо. Тот ощутимо задрожал, но ответил:
— При восьми свидетелях. И потом, если вы… если вы меня убьёте, у солдат не останется причин сдерживаться.
— Да ты шутник. Если б я не нужен был тебе живым, мы б уже не разговаривали. А раз так, давай разговаривать!
Как ни прискорбно, Каменнопольский был отчасти прав. Гныщевич никогда раньше не получал пулевых ранений и не представлял, к чему те ведут. Правая рука его почти полностью онемела, по лицу катились слёзы. Тянуть время было опасно, но что ещё-то поделаешь — не убивать же в самом деле генерала при восьми свидетелях?