А потом на стол лёг ежеутренний отчёт пассажирского контроля, где обнаружилось имя мистера Флокхарта. Господин Туралеев начертал напротив него устрашающую карандашную пометку, но граф Набедренных без всяких пометок догадался бы, чего ожидать. Отправляясь непонятно куда непонятно зачем в недурственной компании, хэр Ройш, строгий, как гувернёр, заставил его вызубрить список наиболее вероятных гостей, чьё появление обещает как-нибудь да отразиться на отношениях с Европами.
Гувернёр хэр Ройш оказался гувернёрски прав: пока что никаких официальных представителей не засылало ни Европейское Союзное правительство, ни конкретные страны, зато частные лица из списка слетались, как чайки на сор. Всё больше отставные: наместники, дипломаты, спикеры, парламентарии и секретари комитетов — люди, будто бы не обладающие ныне полномочиями, но несомненно обладающие опытом, знаниями и намётанным глазом. Или же чьи-нибудь дальние родственники, доверенные помощники — впрочем, знакомство с покойным господином Гийомом Солосье позволяло предположить, что подлинно эффективные шпионы могут рядиться в одёжки попроще, но о таких хэр Ройш наказал не беспокоиться ввиду никчёмности беспокойства.
Мистер Флокхарт, двенадцать лет назад со скандалом лишившийся наместнического кресла в Кирзани и промышлявший с тех пор драматургией, отбросил кокетство и с визитом медлить не стал. Уже под вечер он возник на пороге кабинета графа Набедренных, не преминув пройтись по тому спорному факту, что штат градоуправца Свободного Петерберга облюбовал вместилище свергнутого Городского совета.
Мистер Флокхарт графу Набедренных опротивел с первого взгляда, но гувернёрский голос в голове наущал: мистер Флокхарт благодаря скандалу двенадцатилетней давности расплевался с Европейским Союзным правительством, он служит непосредственно британской короне, нам в высшей степени выгодны такие гости.
Граф Набедренных даже не стал уточнять у хэра Ройша, выгодно ли нам стравливать все эти короны и парламенты, подрывать гегемонию Европейского Союзного правительства, поскольку, во-первых, ответ был более чем предсказуем, а во-вторых, за ним могло последовать, чего доброго, и признание в вожделении спровоцировать всеевропейскую войну. Не зря всё-таки этикет предписывает изо всех сил ничего не подозревать о вожделениях ближнего своего — безмятежней будешь спать.
— …вы на удивление безмятежно смотрите в будущее. А ведь Союзное правительство выставит вам счёт за понесённые финансовые потери.
— Безмятежность — неотъемлемая наша национальная черта, — откликнулся господин Туралеев, погрузив мистера Флокхарта в невесёлые размышления.
Слышать о национальных чертах от уроженца Польши-Италии графу Набедренных было лестно до чрезвычайности, хоть он и сознавал лицедейскую природу этих слов. В конце концов, одарённый лицедей искренен в том смысле, что чутко улавливает, на какой стороне нынче сила.
Заметив, что господин Туралеев уверенно сворачивает с площади, граф Набедренных наконец заподозрил, что мистер Флокхарт избрал для дружеской, как он выразился, беседы с новой городской властью отнюдь не «Петербержскую ресторацию». Сам момент приглашения прошёл совершенно мимо рассудка — граф Набедренных с досадой наблюдал в себе непростительные изменения вроде день ото дня нарастающего равнодушия к посетителям и просителям, особенно высокопоставленным. Так однажды он не разберёт объявления войны и не узнает притащившегося за дотациями лешего — но с лешим наверняка можно положиться на господина Туралеева.
И почему нельзя было сразу поставить градоуправцем его?
Увы, известно, почему: главнейшая бюрократическая процедура теперешнего режима — общественные слушания, а удовлетворить являющуюся туда разнородную публику сумеет не каждый. За минувшую неделю граф Набедренных уже не раз задавался вопросом, как это удаётся ему самому, но тайна так и оставалась тайной.
«Фокус в том, — утверждал За’Бэй, любезно согласившийся на слушаниях ассистировать, — что власть подразумевает силу. Ну, волю, экспансию, идущее из глубин желание поработить — совсем не обязательно рациональное, это, если хотите, биология. А у вас, граф, другая биология. Из вас не лезут чудища — и стоит вблизи взглянуть, оно становится яснее ясного. Это умиротворяет, но и ошарашивает — с тем, что вы таки власть, попробуй поспорь. Вас же весь Петерберг и до революции знал благодаря монополии! Вот и получается парадокс: когда недовольные собираются на своё слушание, они настраиваются бороться, но разве с вами поборешься? Нет, самых упорных так не проведёшь, конечно, но всё равно терапия. Спуск пара».
Граф Набедренных не находил счастья в том, что инструмент народного волеизъявления в его собственном аппарате градоуправца воспринимают как спуск пара и некий фокус, но и спорить здесь без толку. Толк имелся в другом: всё же относиться самому к общественным слушаниям бережно, судить здраво и народному волеизъявлению подчиняться, где только возможно — раз уж хэр Ройш так не жалует парламентаризм, видя его великой ложью нашего времени.
— …впрочем, в наше время от революции можно было ожидать и более радикальных жестов, — резюмировал какой-то очередной свой многомудрый анализ мистер Флокхарт. Граф Набедренных порадовался, что даже не пытался вникать.
Вечер милосерден, поскольку прячет мир в темноте и огнях, дозволяя не вникать и в него.
А может, дело вовсе не в антипатии к мистеру Флокхарту. И не в обременительности должности градоуправца Свободного Петерберга. Не в усталости, не в расхождениях взглядов на парламентаризм.
Может, так теперь будет всегда.
— Даниил Спартакович, ваше сиятельство? — позвал господин Туралеев, к чьим достоинствам определённо относилось умение принудить вникать. — Вы забылись, мы ведь уже пришли.
Ну конечно. «Нежная арфа», самая интимная ресторация Старшего района, как раз за Филармонией.
Отличный выбор, мистер Флокхарт. Что же вы делаете.
Четвёрка солдат сопровождения едва не осталась снаружи, но граф Набедренных подсказал господину Туралееву, что место им тут найдётся. Официант, подскочивший забрать пальто, был из знакомых — как же его зовут? — в любом случае он гобой, это важнее. Когда на дворе стоял ещё прозрачный сентябрь, он помог пробраться на репетицию засекреченной премьеры — одолжив свою официантскую форму, поскольку у него единственного форма пришлась впору…
Память — изрядная неудача рода человеческого. Стоит поинтересоваться, как мистер Уилбери и его коллеги смотрят на некоторые, скажем, смелые усовершенствования модели.
— Ваше сиятельство, вас так давно не видно, — со стеснением, но по-прежнему допуская приятельские нотки, шепнул официант-гобой. — У вас теперь ни минуты отдыха, да?
Граф Набедренных выдохнул и наощупь отыскал для него улыбку.
— Ничего не могу обещать, однако приложу все усилия к тому, чтобы появляться у вас чаще. А теперь, будьте добры, подскажите, куда успели подеваться мои спутники?
Официант-гобой просиял и затараторил о даме, которая, видимо, и дожидалась мистера Флокхарта за лучшим столом в синем зале. Его дама в списке хэра Ройша отсутствовала, и выслушать впечатления о ней было бы полезно, но граф Набедренных ничего не мог поделать с тем, что слова сносило, как дым от сквозняка, а память на правах неудачи бесстыдно предлагала глазам кошмарное развлечение — ведь и впрямь же форма этого официанта пришлась когда-то впору…
Какая фантастическая мерзость.
— …Как, вы лишаете нас удовольствия повидаться с вашей очаровательной супругой? — прощебетала дама мистера Флокхарта, когда граф Набедренных приблизился к столу.
— Мы со дня на день ожидаем рождения наследника. Надеюсь, это извиняет нас, — господин Туралеев с величайшей учтивостью склонил голову. — А вот и граф! Луиза Петроновна, рад представить вам первого градоуправца Свободного Петерберга, Даниила Спартаковича Набедренных. Даниил Спартакович, баронесса Чавыльева. Прибыла вместе с мистером Флокхартом с британского острова, где проживала в последние годы.