У Нади сильно стучало сердце. Что это? Ужас какой! Усатый дядька бил мальчика. Большой, толстый — маленького, худенького! Пять лет ему, наверно, не больше. На целые два года мальчик в тюбетейке моложе Нади: ей-то неделю назад уже семь лет исполнилось, осенью в школу пойдёт. Да как он смеет, этот усатый дядька? Пьяный, должно быть. Надо сейчас же пойти и сказать: «Вы не имеете права бить своего племянника!» Конечно, усатый — дядя мальчика. Папы усов не носят, только дедушки и всякие дяди. Приехал откуда-нибудь к ним в гости, родителей дома нет, а он и давай колотить племянника, злодей! Даже если мальчик сделал что-нибудь не так, бить нельзя. Может, он его всё ещё бьёт, только уже не у окна. Отнять, спасти этого цыплёнка в тюбетейке.
— Мама! Мама! — закричала Надя.
Ой, мама же, как убрала со стола, сразу в магазин ушла…
Надя соскочила с подоконника, помчалась в переднюю, сорвала с гвоздика пальто, заглянула в кухню:
— Я гулять побежала по срочному делу!
Соседка тётя Клава, пожилая работница с папиного-маминого завода, жарила яичницу.
— Иди, но чтобы со двора ни ногой! — эту мамину фразу она произнесла маминым тоном.
— Знаю, — сказала Надя и захлопнула дверь.
Выскочив во двор, она остановилась возле дома, в одном из окон которого кричал мальчик. Сейчас она поднимется по лестнице, позвонит, войдёт и скажет:
— Не смейте бить ребёнка, а то я папе пожалуюсь, когда он вернётся из командировки. За что вы его побили? Что он сделал?
Немножко страшно идти: дядька-то с усами злой. Но надо же защитить мальчика. Где то окно? На какой этаж подниматься?
Надя задрала голову, оглядела фасад дома и… растерялась. Окон было много, и все они синевато отсвечивали. Вот не сосчитала этажи, когда глядела с подоконника… Нельзя же обойти все-все квартиры и в каждую звонить! Что делать? Конечно, посоветоваться с Анечкой. Они вместе ходят в старшую группу детского сада, вместе пойдут осенью в школу. И вообще Аня — лучшая Надина подруга.
Ужасные дети
Дверь Наде открыл Анин папа.
— Здравствуй, Надюша, — сказал он ласково. — Снимай пальто. — И ушёл в комнату.
Оттуда сейчас же раздался его голос, очень строгий:
— Ну, я жду! Живо признавайтесь во всём!
В передней у Ивановых, так же, как дома у Нади, рядом с большой вешалкой была низко прибита маленькая. На ней висело три пальто. Теперь повисло четвёртое — Надино.
Надя вошла в комнату.
Её лучшая подруга Аня и два её брата, пятилетний Петя и трёхлетний Ваня, стояли в ряд, опустив головы. Напротив них сидел на диване папа и зачем-то тёр себе лоб и щёки.
— Ну? — сказал он вопросительно и зевнул.
— Мы болтались в аквариуме, — пробурчал Петя.
На столике у окна стоял аквариум, и Надя на него посмотрела: целы ли рыбки? Две золотые рыбки шевелили хвостами среди водорослей, а третьей что-то не видать…
— Строго запрещено плескаться в аквариуме, — подавляя зевок, сказал папа. — Но это я уже слышал. Дальше…
— Я накрасила брови гуталином, — жалобным голоском произнесла Аня.
Только теперь Надя поняла, почему такое знакомое лицо Анечки показалось ей каким-то странным. Вместо бровей-то у Ани красные полосы.
— Разве у вас гуталин красный? — удивилась Надя. — А зачем ты накрасила брови?
Анечка сжала губы, слезинки покатились у неё из глаз.
— Гуталин у нас чёрный, как у всех людей, — сказал папа. — Отмывать его пришлось щёткой, натёртой мылом, и очень долго… Когда я пришёл с ночной смены, у моей дочки на лбу извивались две чёрные толстые гусеницы. Мне даже страшно стало. Аня хотела походить на Шамаханскую царицу из сказки, но не учла, что в те времена такого трудноотмывающегося гуталина ещё не производили… Так. С гуталиновыми бровями покончено. Но это ещё не всё. По лицам вижу, что вы натворили что-то ещё…
Зазвенел звонок. Папа устало поднялся и пошёл открывать. Вернулся он вместе с пенсионером Трофимом Ивановичем, жившим этажом ниже. Этот маленький сухонький белоусый старичок сейчас был похож на рассерженного ёжика. Едва переступил порог, сразу зафыркал:
— Слушай, Пётр! Я тебя уважаю, как отличного инструментальщика, как изобретателя и всё такое! Но твои ужасные топочущие дети! Они проломят мне когда-нибудь голову. Как проснутся, так сразу сыплют с потолка штукатурку. Хуже лошадей топают, скачут и всё такое, будто у них по восемь ног у каждого. И все ноги, это самое, — с копытами!