Он закончил, весь красный, и сидел, опустив голову. Я поднялся, поставил на маленький складной столик стеклянный шар. Разжёг лампу с ароматной травой. В глубине прозрачного шара засветился мягкий огонёк.
Я долго молчал, думая, что ответить.
Наконец сказал, глядя Тиму в глаза:
– Если ты мучаешься этим, значит, ещё не поздно всё исправить. Если не знаешь, как поступить, поступи, как должно.
Тимас заморгал. Покраснел ещё больше. На лбу у него выступили бисеринки пота. Потом он встал, кивнув в знак благодарности, и положил на стол серебряную монету. Помялся немного, положил сверху букетик жёлтеньких лесных цветов, и быстро вышел.
А уже поздно ночью, когда лагерь давно затих, ко мне пришёл Жак. Он был бледен. Ввалившись в землянку, он опустился на сундук, держась за живот обеими руками.
– Ох, мочи нет, как крутит. Дай мне что-нибудь, да поскорее.
Я заметался. Когда было испробовано всё, а Жаку легче не стало, уже начинало светать. Рассвет мы встретили, сидя у входа в землянку. Я – обхватив голову руками в мучительных раздумьях, он – придерживая ремешок сползающих штанов. Готовый снова вскочить и убежать в ближайшие кусты.
Так что среди тех, кто покинул лагерь с первыми лучами солнца, были и мы с Жаком.
Когда впереди показалась гряда невысоких гор, густо поросших у подножия хвойным лесом, отряд разделился. Большая его часть отправилась дальше. А остальные – я, Жак, и взявшиеся проводить нас Бобр с Зябликом свернули в извилистую расселину.
Матильду мы нашли в огороде. Стоя на коленях, она пропалывала грядки. Отведя белые волосы со лба перепачканными в земле пальцами, сощурилась на нас. Вид у неё был недовольный.
Оглядываясь на бледного Жака, я объяснил суть дела. Она слушала, сопя и хмурясь. Потом встала, отряхнула юбку, и поманила нас за собой в дом.
Там она завозилась у полок, уставленных всякой всячиной. Перебирала один за другим маленькие горшочки, что-то смешивала, пересыпала, бормоча себе под нос. Маявшийся Жак, наблюдавший за ней с лавки, сказал:
– Уважаемая, нельзя ли побыстрее?
– А ты куда-то торопишься, голубь? – ответила она, не прекращая своего занятия.
– Мне нужно успеть ещё кое-куда… – мой товарищ взялся за живот, икнул, и нетерпеливо закончил: – Дело у меня. Важное.
– Ну, если важное… – Матильда наконец нашла искомое.
Бормоча под нос непонятные слова, накрошила в чайничек загадочной сухой смеси из холщового мешочка. По комнатке поплыл пьянящий аромат.
Сунула в руки Жака кружку с отваром и велела пить. Потом положила ему ладони на голову, прижала пальцами виски и взглянула внимательно в глаза. Прикрикнула:
– Сиди, не дёргайся!
Тот замер. Хорошенько наглядевшись, старуха отошла к полкам, сняла с одной из них круглый предмет. Это был такой же, как у меня, стеклянный шар. Усадила меня рядом с собой на лавку. Вложила шар мне в руки, накрыла своими.
– Смотри. Что видишь?
– Ничего, – ответил я, недоумевая.
Она покачала головой.
– Глаза закрой.
Я закрыл глаза, начиная злиться. Всё это казалось мне глупым розыгрышем.
– Ну, что видишь? – повторила она.
– Темноту, – усмехнувшись, сказал я.
– Хорошо. Ещё что?
Я хотел ответить резкостью, но запнулся. Мне показалось… Показалось, что в темноте, клубящейся у меня перед закрытыми глазами, что-то мелькнуло. Я напрягся, пытаясь понять, что это было.
– Не суетись, – раздался голос Матильды. – Расслабься.
Я ещё какое-то время силился увидеть то, что мне померещилось. Потом старуха сняла свои руки с моих.
– Ну всё. Хватит тужиться.
Я заморгал слезящимися глазами. Она смотрела, странно улыбаясь.
– Думаю, нам пора. – Я поднялся, отдал шар Матильде. Оглянулся на Жака. Тот лежал на лавке, приоткрыв рот. Он спал.
– Спит твой дружок, до вечера не проснётся. – Матильда не спеша поднялась. – Пойди, скажи дружкам своим, что в кустах сидят, задержитесь вы.
Когда я вернулся в дом, Матильда колдовала у очага, помешивая ложкой в котелке. По домику витали заманчивые запахи.
Бобр и Зяблик нисколько не удивились известию. Они лишь переглянулись, и продолжили игру в кости.
Матильда сняла котелок с огня и разлила похлёбку по двум расписным тарелкам. Пока я, обжигаясь, медленно хлебал её варево, она не столько ела, сколько смотрела на меня, подперев кулаком острый подбородок
Спросила:
– Скажи, деточка, у тебя в роду таких как ты, раньше не было?
– Нет.
– Точно?
– Уважаемая Матильда, – сухо сказал я. – Я прекрасно знаю всех своих родственников – как покойных, так и ныне здравствующих. Уверяю вас, что…
– Ну будет, будет, – она отмахнулась, смеясь, – ишь раскипятился! – Собрав тарелки, старуха унесла их, продолжая хихикать.
Жак проснулся действительно только к вечеру. Поднялся, держась за стену. Провёл ладонью по лицу. Шумно выдохнул. Щёки его порозовели. Он перевёл взгляд на приоткрытую дверь и крикнул:
– Ах ты, старая карга! Вечер на дворе!
Матильда, сложив руки под передником, спокойно наблюдала за нашим торопливым уходом.
Когда я выходил, пригнувшись, в низенькую дверь, она сунула мне в сумку маленький свёрток и шепнула: «Возьми, там травки всякие, пригодятся».
Глава 27
Всю дорогу Жак на чём свет стоит костерил старую Матильду. Пока Бобр наконец не проворчал, что всё едино они бы никуда бы не поспели. С такими засранцами. И Жак умолк.
В пути я вытащил из сумки и развернул подарок старухи. Там оказался небольшой амулет на шнурке – полупрозрачный камушек цвета солнца. Камушек грел ладонь. Он понравился мне, и я повесил амулет на шею. Ещё там был пучок высушенной травы. Я пригляделся и увидел, что это кровохлёбка. С досадой я сунул её обратно в сумку.
– Как это могло случиться?! – вновь и вновь спрашивал Бобр.
Стоя на коленях, он дрожащими руками в который раз перебирал сваленные в кучу на грязном плаще разряженные пистолеты. Рядом, на полотне, лежали семь наших товарищей. Чеглок лежал с краю. Лицо его было спокойно, словно он спал. Лишь две страшные раны на груди, там, где разодранная и пропитанная спёкшейся кровью рубашка прилипла к телу, говорили о смерти. Жак сидел рядом. В лицо ему я старался не смотреть.
Молль, с перевязанной головой, прохаживался поодаль. Изрядно потрёпанный Сапог оказывал помощь уцелевшим. Я помогал ему. Когда мы перешли к Тиму, он молча протянул руки. Оба его предплечья и часть плеча были покрыты глубокими порезами. Сапог обработал его, а я принялся бинтовать, накладывая тугую повязку из разорванных на длинные полосы кусков полотна.
Потеря семерых человек, и каких, была ужасной для банды. Когда все раненые были осмотрены, мы собрались в круг. Собрание было общим. Вместе со мной нас осталось десять человек.
Слово взял Молль. Он был бледен. Чёрная бородка топорщилась.
Отдав должное погибшим, он указал на сложившееся бедственное положение. И предложил, не теряя времени, присоединиться к банде Кривого.
Кривого я знал заочно. С его людьми мы сталкивались в селении в горах, где обычно собирались такие, как мы. Это один из них как-то попытался ко мне прицепиться. И, честно говоря, нашим парням не нравились установленные Кривым в своей банде порядки.
Молля слушали с хмурыми лицами. Но никто не решался возразить. Положение, в его описании, казалось безнадёжным.
В конце речи он предложил немедленно сниматься с места. «За нами могли организовать погоню», – сказал он. Нужно поскорее сложить покойников в ближайшем ущелье, и убираться в горы. На соединение с другой бандой.
– Ты предлагаешь бросить наших людей, как собак, у обочины? – сказал я. – Чеглок никогда не бросал своих. Он и тебя бы не оставил вот так валяться!
При этих словах все зашевелились. Жак поднял голову и посмотрел на меня.