В 1782 году в Петербурге появился Медный всадник, и тут же соответствующие истории стали связывать именно с ним. Конечно, «Медный всадник» Александра Сергеевича Пушкина — это авторское литературное произведение, бессмертие которого зависит уже от талантливости автора, а не от свойств народной легенды. Но Пушкин–то опирался именно на легенду!
По крайней мере, с самого начала 1790–х годов известен этот пласт городского фольклора: памятнику Петру приписывали способность срываться с постамента и скакать по городу в поисках кровавой жертвы. Происходило это, как нетрудно догадаться, в темные осенние ночи, когда ветер гнал воду из залива в Неву, грозя наводнением, а низкие тучи сеяли дождь и не пускали к Петербургу свет звезд. Страшный всадник, если верить легендам, отправлялся на охоту и в метель и в пургу, когда декабрьский день продолжался считаные часы, а жители Петербурга почти все время жили при свете тогдашних, очень несовершенных фонарей и свечей.
Правда ли это? Неправда ли? Тоже очень трудно сказать, непросто различить блеск огонька за дымовыми пластами. Хотя вообще–то есть и свидетельства тех, кто убегал от чудовищного всадника, слыша за собой «тяжело–медное скаканье по булыжной мостовой», и полицейские документы, посвященные расследованию более чем странных смертей: находили, скажем, в двух шагах от Адмиралтейства трупы, буквально вбитые в землю страшной тяжестью, на которых не было ни одной целой кости.
Ни за что не буду ручаться, нисколько не уверен в правдивости всех этих историй — может быть, в Петербурге действовала шайка грабителей, специально «работавшая» под народную легенду? Но именно так начали рассказывать о Петре в первые же годы, десятилетия после его смерти, вот что важно. Пушкин писал свой «ужастик XIX века» по материалам городского фольклора…, а, может быть, знал и о существовании кое–каких документов.
В этой истории интересны, конечно, и яркие язычки огня, которые очень уж хорошо просматриваются сквозь дым народных преданий. Очень интересно было бы выяснить, что в них документально, а что не особенно, каким сведениям можно доверять и с чем сталкивались не столь уж отдаленные предки.
Но дело даже и не в подлинности того или иного свидетельства. Народ отвел царю–Антихристу вполне определенное место в легендах. Исключительное место, совсем непохожее на место других царей в народной памяти.
Действительно, в Петербурге упорно говорили и говорят о встречах, по крайней мере, с двумя императорами: с Николаем I, которого видят иногда в сильную метель на Дворцовой площади, с Павлом I, который расхаживает в полнолуния по Инженерному замку. Но оба эти призрака совершенно безвредны! Сохранилось даже свидетельство некоего мещанина, не нашедшего ничего умнее, как спросить у Николая I:
— Вы ли это, ваше царское величество?!
На что получил великолепный, истинно царский ответ:
— Ты что, сам не видишь, дурак?!
Но призрак вовсе не покарал мещанина за недоверчивость, тем более не стал бить его дубиной или топтать конем; рассердился за глупость и за отсутствие фантазии, и только.
Страшные черты вестника смерти, потустороннего убийцы, охотящегося на одиноких путников, молва приписывает именно Петру, и только Петру. Встреча с Николаем I, кстати говоря, в конце XIX века считалась счастливым предзнаменованием: увидел императора Николая — жди повышения по службе. Многим ли повезло — не могу знать, но несколько десятков свидетельств встреч с Николаем существуют. И никаких неприятных последствий!
Действительно ли призрак Петра I встречали Пётр III и Павел I? Опять же, ни за что не поручусь, но ведь и в этих встречах Пётр выступает как вестник несчастий, которые должны обрушиться на царствующую династию, носитель всевозможных ужасов. Стоит ли удивляться, что оба императора болели после встречи с дедом и прадедом и оба были убиты заговорщиками? Там, где речь заходит о Петре, ничего другого не следует и ожидать.
Кстати, о памятниках… В Скандинавии рассказывают о потусторонней жизни нескольких памятников, но далеко не все они, эти оживающие памятники, опасны. Свойства памятников тесно связаны с характером того, кому они поставлены. Если швед побеседует с памятником Карлу IX, это совсем даже не плохо. Последний раз такая беседа состоялась, по слухам, всего лет пятнадцать назад, в 1986 году, но сообщил о ней студент, по собственному признанию, не просыхавший третью неделю, и сообщение приходится признать малодостоверным. Но вот что студент после этой истории вышел из запоя и стал учиться значительно лучше — это факт! Так что если и правда они с памятником посидели на камнях возле одной из стокгольмских шхер и покурили одну трубку — парню это совершенно не повредило.
А вот про памятник Густаву–Адольфу рассказывают такое, что не всегда и повернется язык рассказывать к ночи. Приписывается, например, ему наклонность к людоедству… И как будто имелись и свидетельства тому, хотя и давние, XVIII века.
Так что и тут Медный всадник встраивается в довольно мрачную закономерность и оказывается в компании столь же опасной, сколь и неприятной.
То есть, говоря попросту, в народном сознании Пётр не только при жизни был Антихристом. И после смерти он стал бесом, так же опасным для еще живых православных людей. Только теперь, к счастью, у него нет таких масштабных возможностей творить зло, как при жизни.
Черты чего–то противоестественного, аномального есть даже в самом городе Петербурге, самом по себе.
ЛЕГЕНДЫ, СОЗДАННЫЕ СПЕЦИАЛЬНО
Самая главная из легенд, создаваемая уже при жизни Петра, — это легенда про то, что строили Петербург в ненаселенном, глухом месте, «на берегу пустынных волн». Красивее всех подает эту сказку детский писатель С.П. Алексеев. Сообщив читателям для начала, что
«Издавна русские считались хорошими мореходами. Они совершали далекие плавания и торговали с другими народами. Но враги стремились отнять у России выходы к морю…»
писатель продолжает прямо–таки эпически: мол, однажды плавали Пётр и Меншиков на лодке, там где потом возникнет Петербург, ходили по островам, и Меншиков провалился в болото, еле вытащил ботфорт.
«Пётр подошел к кочке, осторожно раздвинул кусты, и Меншиков увидел гнездо. В гнезде сидела птица. Она с удивлением смотрела на людей, не улетала.
- Ишь ты! — проговорил Меншиков. — Смелая!
Птица вдруг взмахнула крыльями, взлетела, стала носиться вокруг куста».
Тут бедный Меншиков теряет второй ботфорт, присел надевать, а Пётр отходит в сторону, и…
« - Данилыч! — вновь проговорил Пётр. Меншиков насторожился.
- Здесь у моря, — Пётр повел рукой, — здесь у моря, — повторил он, — будем строить город.
У Меншикова занесенный ботфорт сам собой выпал из рук.
- Город? — переспросил тот. — Тут, на сих болотах, город?!
- Да, — ответил Пётр и зашагал по берегу.
А Меншиков продолжал сидеть на камне и смотрел удивленным, восторженным взглядом на удаляющуюся фигуру Петра.
А по берегу носилась испуганная птица. Она то взмывала вверх, то падала вниз и оглашала своим криком нетронутые берега».
Красочное зрелище строительства Петербурга в совершенно пустом и диком месте, в краю непуганых птиц, выглядело бы еще лучше, если бы не существовало совершенно точных сведений — район Петербурга входит в число самых населенных районов Ижорской земли.
По шведскому плану 1676 года, на месте Петербурга и его окрестностей показано 41 поселение разного размера. Одно из них, с финским названием Clsadissa–saari — на том месте, где сейчас находится Зимний и начинается Дворцовый мост.