Рассказывает Пётр Прусов:
– Учился я неплохо, но образцовым поведением не отличался. Для не- посед в нашей школе было четыре вида наказания. Первое – стоять весь урок за партой. Второе – стоять в углу класса. Третье – стоять в углу учительской. А четвертое – быть изгнанным из школы во двор. Правда,
директор отменил четвертое наказание, сказав учителям: «Так они все по весне будут гулять по двору в свое удовольствие, пусть учатся».
Угол в учительской, кстати, среди учеников считался самым суровым местом для наказания. А меня директор всегда требовал поставить именно в учительскую. Почему? Секрет был в том, что Степан Максимо- вич был заядлым любителем шахмат. А так как уроки он вёл в старших классах, то у него бывали «окна» в расписании. И как только учителя раз- бегались по кабинетам, директор раскрывал шахматную доску, освобож- дал меня на время от «угловой» повинности, и мы с ним играли в шахматы.
К счастью, на учёбе мои шалости не сказывались. Успевал я по всем предметам, а по математике и физике имел «пятерки». Правда, по чи- стописанию еле «троечку» натягивал: почерк был у меня далеко не об- разцовый.
Должен сказать, что нам везло на преподавателей. Была у нас учи- тельница Юзефа Эдуардовна Доброженецкая – она как наседка за нами следила. Мы с Геной Стрюковым были из одной деревни. И когда из-за пурги опаздывали, она нас защищала: «Прусов со Стрюковым придут всегда!». Кстати, Доброженецкая потом стала «Заслуженной учи- тельницей Белорусской ССР».
Был ещё в нашей школе Иосиф Григорьевич Пашкевич, который пре- подавал географию. Добрейшей души человек. Он закончил ещё дорево- люционную гимназию. В пятом, шестом и седьмом классах был он у нас классным руководителем. На классном часе никого не ругал, а читал нам книги. Причём, у него была такая артистическая интонация, что книга воспринималась совсем иначе, чем если бы ты прочел её сам.
Вспоминается один школьный эпизод. Был у меня одноклассник-прия- тель Евгений Дудкин (ныне он – белорусский журналист). Так вот, Жене трудно давалась математика. А сидели мы с ним на последней парте. Математичка (которая тоже была Прусова, но не родственница моя, а лишь однофамилица) любила во время контрольных ходить по классу, а затем присаживалась на подоконник у последней парты, где мы как раз сидели. Рядом с ней ни списать, ни помочь друг другу не было ника- кой возможности.
Однажды мы взяли и намазали подоконник чернилами. А она в тот день как нарочно пришла в белоснежной юбке. И когда математичка села на подоконник, я вскочил и сказал ей: «Встаньте, там вроде чер- нила были пролиты…». Она встала – на её белоснежной юбке осталась чёткая чернильная полоса.
Естественно, она рассказала об этом нашему классному руководи- телю. Нас оставили после уроков, и мы с Женей Дудкиным ждали раз- носа. Вскоре Иосиф Григорьевич Пашкевич пришел к нам и рассказал одну поучительную историю: «Закон Божий у нас в гимназии читал священ- ник, который любил присесть за стол и ёрзать своим большим живо- том, упиравшимся в край стола. Мы, мальчишки, тоже решили над ним подшутить и намазали край стола чернилами. А в тот «чернильный» день батюшка пришёл не в черной рясе, а в парадной. Когда он встал из- за стола, ряса была безнадежно испорчена. Наказали нас так, что мало не показалось. В гимназию пришлось привезти два воза дров, наколоть их и сложить в поленницу. Мы боялись получить «двойки», поскольку
«двойка» по Закону Божию не давала права никуда поступать в доре- волюционной России… Искупали мы свою вину как могли!».
… И на этом рассказе мудрого учителя о батюшке и Законе Божьем
воспитание Пети Прусова и Жени Дудкина закончилось. Они ещё спросили испуганно: «А нам что, тоже дрова надо в школу привезти?»...
– «Да нет», – мирно ответил Пашкевич.
От редактора
В раннем детстве Петру Прусову повезло дважды. За столько корот- кий период жизни судьба оберегала его. Он родился на оккупирован- ной территории, но как младенец в возрасте «без году неделя» не представлял никакого интереса для оккупантов. Детей постарше эше- лонами вывозили на территории Польши и Германии в батрачество.
Пережил Петя под крылом у мамы и голодное, холодное время зим 43–44 и 44–45 годов, когда на освобождённой территории дети снова пошли учиться грамоте. Классы формировались разновозрастные, большинство переростков, многие сидели за самодельными столами в солдатских обмотках и обгоревших гимнастёрках, были и такие, что приходили на занятия с боевыми партизанскими наградами! Школы в Лиозно были разгромлены. Жили дети в бору в приспособленных зем- лянках (почти за 4 километра от сгоревшего здания школы). Старше- классники заготавливали дрова, трудились на полях, разбирали руины, высаживали деревья, и при всём этом на высоте были спорт и художе- ственная самодеятельность. Много внимания этому уделял тот самый Степан Максимович Талай, первый послевоенный директор русской школы в Лиозно, о котором уже вспоминал Пётр Михайлович Прусов.