Маркус демонстрировал выражение убийцы. Он смотрел на Пенни с обещанием, что как только они выберутся из этого сборища зевак, он сорвёт с неё скальп.
— Как это пришло тебе в голову... — прошептал он сквозь стиснутые зубы.
— Это была не моя идея. Всё сделала бабушка.
— Даже одеть тебя так – тоже была идея твоей бабушки? — воскликнул он, косо глядя на неё.
Пенни пожала плечами, пробуя свести к минимуму его раздражённую реакцию. В глубине она осознавала его правоту и относительно машины, и относительно её одежды. Машина походила на неудобную кофеварку, а она оделась не вполне соответствующе для визита в тюрьму. Но в это утро, глядя на себя в зеркало, она не смогла надеть джинсы и толстовку, приготовленные накануне вечером и лежащие на стуле, рядом с кроватью. Фактически – она решила вырядиться. Не для Маркуса, по крайней мере, не напрямую. Она сделала это для Франчески, с грустью и наивностью, которые сразу не осознала. Пенни не хотела встречаться с ней – самой красивой женщиной в мире, если верить призме сердца Маркуса – и выглядеть неряшливой, уродливой и жалкой. Поэтому она надела единственное красивое платье в гардеробе её, абсолютно повседневной одежды, которое она приобрела давным-давно в секонд-хенде. Она купила это платье с намерением любоваться им, и представлять себя одетой в него неизвестно для какого случая. Маленькое платье из зелёного бархата, цвета бутылочного стекла, очень короткое и облегающее, безусловно, не подходящее и на половину к тому, что должно произойти в этот день. Её ноги украшали сапоги на высоких каблуках, в которых она двигалась неуверенными шагами, а сверху накинула кожаную куртку, насыщенного красного цвета. Она даже накрасилась. Пенни отправлялась вернуть надежду в скорбящую любовь – отнимая всякую надежду у себя самой – и не собиралась сделать это как провозглашённая неудачница.
Маркус, одетый в свои обычные джинсы, которые не могли свободно спадать, потому что их плотно фиксировали переплетения мышц, синий свитер и спортивную куртку, бросил поочередно взгляд на автомобиль, и на ее платье.
— Мы не идем на вечеринку в ночной клуб, — пробормотал он с видом того, кто смотрит на что-то очень отвратительное.
— Я так одета и такой останусь.
— К тому же, тебе придётся сесть за руль. Я не могу этого сделать, по крайней мере, ещё год. Если меня поймают, мне создадут кучу неприятностей.
— Я позабочусь об этом, в чём проблема-то?
— Когда ты сядешь за руль, твоя юбка будет доставать до пупка.
— Всё равно, ты же не смотришь на меня, не так ли? И потом ты привык к длинным ногам Франчески, мои не окажут на тебя никакого эффекта.
— На меня нет, но ты должна помнить, что многие из охранников, с которыми ты будешь иметь дело – мужчины со вкусом хуже моего.
— Какой ты добрый. В любом случае, кого это волнует, сегодня будет весело.
— Пенни, не выводи меня из себя больше, я уже на грани. Мы должны были выехать потихоньку, а тут весь дом машет нам из окон. Мы должны были сесть на поезд, а я оказываюсь перед трансатлантическим лайнером, который, по-моему, начнёт разваливаться через две мили. Ты должна была пройти незамеченной, а ты одета как блядь в стиле кубизма.
— Получай удовольствие от новой программы. Если ты хочешь отправиться на встречу с Франческой, мы делаем это на моих условиях.
— Знаешь, а ты сука больше, чем я ожидал?
— Это не моя вина в том, что ты сделал ошибочные выводы. Я всегда была сукой.
Пенни давно не водила машину, и в начале стиль её вождения представлял собой игру из рывков и внезапных отключений. Радио не работало, кондиционер не работал, задние окна плотно не закрывались, и двигатель издавал бесноватый грохот.
Маркус сидел рядом на пассажирском сидении, суровый и раздражённый. Глазами, горящими жестокостью, он уставился перед собой. И не произнёс ни одного слова на протяжении многих миль.
— Не то что бы это в новинку, — вдруг сказала Пенни, преследуя свои собственные мысли.
Маркус проигнорировал её. Он закурил сигарету, и дым улетучился через открытые окна.
— Не то, что бы это новость! — повторила Пенни громче.
— Твою мать, что ты хочешь? — внезапно воскликнул Маркус, издав подобие рычания.
— Я говорю, это не новость, что ты не разговариваешь со мной. Три дня как ты обращаешься со мной ужасно.
— Я вообще никаким образом с тобой не обращаюсь.
— Вот именно. Что я тебе сделала? Или, возможно, я осквернила твой диван? Ты обнаружил на нём лобковых вшей? Если да, то это были не мои. Ты больше не хочешь продолжить даже курс самообороны.